– Без перстня у нас много прорех. Тебе нужны кроссовки. Я – обойдусь. Ты среди своих рыбок должен выглядеть путём.
– Ираида Семёновна разрешила нам жить в её квартире, когда уедет в командировку. Предложила купить у неё в рассрочку «Жигулёнок». Ты как? Буду я тебя возить в консультацию, на природу. …Есть права, в школе получил. Гараж построим.
– Не хочу спать на чужой постели. Примета плохая. Смеётся ещё. Правда. Посмотрим, но подушки и простыни возьмём свои.
– В комке тебе придётся таскать ящики. Так? Ну, так или не так? Это тебе вредно. Беречь себя надо. Покажи руку. Что у нас такое?
– Сдавала анализы. У меня вены мелкие. Вот и расковыряла тётка. Я – не вру. Почему ты мне совсем ни капельки не веришь сегодня? …Какой вкусный ананас. Как-то пробовала мороженый, но не понравился. Откуси. Может, ты пошутил? Это не нам. А куда будем машину ставить? В сенки или в сарай?
– Больше никаких анализов. А кто сдаёт кровь на анализы, тому, что дают? Баночки с тресковой печенью? Думай о ребёнке. Кровью не раскидывайся.
– Ну, не сердись, миленький ты мой. Не буду. Только и ты не таскай чемоданы на вокзале. Честное слово? …Вся группа пошла и я с ними.
– Юлька знает, что тебе нельзя сдавать кровь. Почему не отговорила?
– Она давно не ходит на лекции. У неё новый парень. Он ей такое делает, что она отрубается от кайфа. Я тоже хочу отрубаться.
Андрей вдруг понял, что его неприятно задевают эти глупые разговоры жены. Безответственная какая- то. Говоришь одно и тоже, просишь, чтобы не покупала ненужных продуктов, не имеющих практического значения сувениров. Как только у неё появляются деньги, так она прилагает все силы, чтобы от них избавиться. Молодая. Недавно исполнилось восемнадцать. Ребёнок сделает её нервной и крикливой. Нужен он ей?
– И от куртки у тебя запах духов. …Ничего не кажется. – Оленька отложила дольку ананаса и внимательно посмотрела на мужа.
– От твоей кофты вообще махоркой несёт. Что теперь нам делать? – полушутливо вопросил Андрей. Лицо девушки отуманилось, исчезла счастливая улыбка, потухли глаза.
– Мы в комке… с утра… Спроси у Юльки. Сходила в консультацию. Потом работали. Я – цены заучивала, помогала ей. Она курит, как собака. Говорила ей…
Андрей молчал. Взялся чистить колбасу. Тонкая кожа рвалась. Он решил её отварить. Молчание длилось долго. Закипела вода в маленькой кастрюле. Андрей положил морковь и свёклу. Оля подошла, погладила его по плечу, потом по щеке, приподнявшись на цыпочках, обняла за шею и, уткнувшись в плечо, заплакала горько и безутешно.
– Буду учиться! Буду! Буду! Никогда не стану сдавать кровь. Я хочу тебе помочь. Ты во сне говоришь о бутылках, о вокзале. Кто тебе поможет? Кто? Ты у меня один. Вижу, как тебе тяжело. Я понимаю, ты отвечаешь за нас. а я никчёмная и пустая неумеха. Мне даже стыдно брать деньги за шитьё с подруг. Мне стыдно, когда они голодные, а я утром наелась пшённой каши. Понимаю, что им лень варить. Они получат деньги из дома, накупят вафлей, дорогих конфет, сходят в кафе. И всё. Я – тоже такая. Одна из них. Но я стану другой – жадной и расчётливой, никому не буду помогать, не буду звать на ужин. Я буду копить деньги, – она говорила сквозь рыдания, потом отстранилась, села за стол, уронив голову на руки. Её угловатые плечики вздрагивали. На спине, под новой рубашкой просматривались позвонки.
«Это не она, не её голос слышал в гостинице, -подумал Андрей, понимая, что спроси о гостинице, скажет правду, а он не хотел этой правды. – Она была в комке с Вертучей Юлькой». Взял её на руки и принялся носить, как больного ребёнка. Шелестело грубое полотно, когда она задевала ногами «косяки дверей». Большой театральный задник или декорация был в нескольких местах продран, и ткань пришлось зашивать, подклеивать на дырки картинки из журналов. Художник изобразил четыре сосны и огромное хлебное поле, уходящее к горизонту. Это не были сосны, написанные Шишкиным, но чем-то напоминали известную картину.
– Ты сегодня какой-то чужой, – вдруг горько сказала она. – Ты подумал, что я тебе лишняя.
– Что ты, глупышечка, моя? Как ты могла такое придумать. Лишняя? Глупость. Я решил убрать эти наши шелестящие стены, а сделать перегородку из деревоплиты, чтобы у малыша была детская комната, начну кроватку собирать, а коляску прогулочную видел в сарае у тёти Зои. Ей не пригодится.
– Ты какой-то другой. Я это сразу поняла, как только ты вошел в сенки. …Поставь меня, нужно помыть банки под тушёнку. …У тебя рука не пролезает.
– Ёршиком.
– Буду крошить винегрет.
– Не забыть бы подогреватель питания взять у тётки. Подумал, сегодня, что нужно снять комнату. Другую. Здесь сыро и холодно. Дочь Ираиды Семёновны сказала, что у них есть однокомнатная квартира. Раньше жила в ней бабушка. Она умерла. …Будут сдавать. За умеренную плату. Переедем? Эти дома долго не будут сносить. Прописку оставим. …Она пообещала взять меня в свою фирму на лето…
– Как хочешь.
– Завтра поедем и посмотрим квартиру и машину. Наш ребёнок должен жить в нормальных условиях.
– Почему ты решил, что это твой ребёнок? – вдруг спросила Оля, поджав губы.
– Какая разница? Мой. Наш…. Главное – твой.
– Тебе разве не рассказывал Мишка обо мне? Ничего?
– Нет. А что рассказывать?
– А то. …Шалава – я! Шлюха! Всё тебе вру, а ты веришь. Блаженный. Кормишь меня, одеваешь, заботишься. А я – трахаюсь со всеми… подряд. И с твоим Мишкой в прошлом году. Глаза-то разуй. Святая простота. Ни в какой загс завтра не пойду, чтобы не ломать тебе жизнь. Никакого ребёнка не будет. Не твой он. От армянина одного. Преподавателя. Честно. Залетела я, дурища, когда…
– Не плачь. Что было, то прошло. Если и что было, то это забыть пора. И это не считается. Нечего наговаривать на мою Оленьку. Не верю. И никому не поверю. Запомни. Не обижай её.
– Прости меня. Плету от обиды всякую гадость. Ты сегодня другой. Очужевевший… Хотела проверить, как ты будешь реагировать, если узнаешь, что я не такая уж и хорошая. …Ты прав. Я была девочкой, но это ничего не меняет. Глупый, глупый, ты мой. Какой же ты ещё ребёнок. Непорочное зачатие – несложный фокус. Простишь меня? – вдруг сурово спросила Оля.
– Ну? В смысле – да.
– Я первая спросила?
– Тебе не стоит просить прощения. Если ты и виновата, то это лишь потому, что я что-то недоучёл, в чем-то тебе не помог.
– Святой. Давай начнём спать. …Пусть варится. Я встану и выключу газ, сниму мясо и уложу в банки.
Оленька уснула сразу, после того, как проверила, кипит ли варево в кастрюле. Андрей тихо встал, взял конспект и, включив, настольную лампу, принялся повторять формулу теплового баланса. Он убавил подачу газа, попробовал ножом мясо. Шёл второй час. За стеной бубнил телевизор, доносились взрывы и пальба. Гипнотически булькала вода. Формула стала превращаться в аквариумные растения. Золотые рыбки резвились между стеблями людвигии и кабомбы.
– Загадай желание, – потребовала старшая рыбка.
– Мы его выполним, – настойчиво подтвердили две других, сверкающих радужной чешуёй.
Отделываясь от назойливых рыбёшек, Андрей, думая о вероятном исполнении желаний, медленно выныривал из сказочного сна, проплывал мимо изумрудных растений. Стрелолист. Кабомба. Людвигия. Вдруг валлиснерия протянула длинные стебли, и стала душить. Он нехотя сопротивлялся, пытаясь выскочить из воды. Дышать нечем. Но в рот вода не заливалась. Это удивляло. С большим трудом удалось проснуться. Голова, казалось, стянута тугим обручем, разрывалась от боли, а желудок бунтовал; тошнило. Это удивило и тревожно насторожило. Увидел в липком полумраке, что ручка-регулятор плиты нагло указывает, что открыта на полную катушку, но зелёно-голубого пламени под кастрюлей нет. Рычаг крана на газовой трубе указывал на то, что не выключен. Пламя не могло погаснуть. Бульон не должен был выплёскиваться,
