подчиняющего общество себе; человека, который знает, чего он хочет, и неизменно достигает желаемого.
«Боже, – подумала Арабелла, поправляя кружева на своей пышной груди, – я бы и сама поохотилась за ним, будь я лет на пять моложе и, конечно, еще не замужем».
Музыка смолкла только теперь, хотя все танцующие давно уже перестали танцевать и толпились вокруг Париса в надежде быть представленными герцогу. Арабелла видела, как тот раскланивается и беседует то с одним, то с другим, видела, как кривятся в улыбке его полные губы и как в ответ быстрее колышутся веера окружающих его дам.
– Не подойти ли и нам, мама? – выдохнула Элинор.
– Господи, помилуй, в нас слишком сильно чувство собственного достоинства, – резко возразила Арабелла. – Подождем приглашения.
Музыка возобновилась, и пары постепенно закружились вновь. Герцог что-то сказал Парису, который кивнул в ответ и повел его вглубь зала. Они медленно приближались к стульям, где сидели Арабелла и Элинор, и сердце Арабеллы забилось быстрее. Но прежде чем она успела пощипать бледные щеки Элинор, мужчины прошли мимо. Арабелла чуть не задохнулась от бешенства, когда Парис сделал знак Таунсенд, и она, извинившись, покинула кружок плотно обступивших ее поклонников.
– Знаешь, он имеет право танцевать с ней, – сказала Элинор, наблюдая, как герцог склонился к руке ее кузины. – Ведь это ее первый бал.
– Непременно встань рядом, когда кончится танец, – выпалила Арабелла. – Таунсенд придется представить тебя. Не забудь упомянуть о том, что ты с ним в родстве. И, Бога ради, произнеси что-нибудь умное по-французски. Не зря же я платила твоему учителю все эти годы.
– Да, мама, – послушно проговорила Элинор. А про себя подумала, что у нее не очень-то много шансов очаровать герцога. Элинор честно признавала, что Таунсенд восхитительна в своем белом бальном платье с широкими юбками и тугим корсажем, подчеркивающим ее завидную стройность. Юбки были расшиты гирляндами цветов, той же яркости, что ее голубые глаза, в блестящих волосах – перья, а тонкую шейку обвивала нитка жемчуга. Даже неопытной шестнадцатилетней Элинор она казалась свежей, юной и прелестной.
И явно потрясенной – судя по ее румянцу, когда герцог пригласил ее танцевать. Никогда прежде не видела Элинор, чтобы ее кузина краснела от внимания, проявленного к ней мужчиной. Правда, никто из знакомых мужчин даже отдаленно не походил на герцога Война, одетого в прилегающий камзол из темно- зеленого бархата, который подчеркивал ширину его плеч. Он был без парика, просто попудрил свои темные волосы и стянул их сзади лентой, отчего черты лица обострились. Его лицо было по-настоящему прекрасным. Классическое, с глубокой впадиной на подбородке и горящими синими глазами, от которых женщин обдавало жаром с головы до ног. Нет, она не осуждала Таунсенд за то, что та покраснела.
Элинор умерла бы, если узнала, что румянец на щеках кузины лишь в очень малой степени вызван внешностью герцога Война. Причина была в тех словах, которые он обратил к Таунсенд, когда они остались одни. Он беззастенчиво упомянул об их первой встрече в лодке, хоть и видел, в какое смущение это ее приводит. Более того, он имел еще дерзость усмехнуться при этом.
– Я полагаю, что обязан вам за то, что вытащили меня из воды, – говорил он. Говорил тихо, зная, что некоторые дамы напрягают слух, чтобы подслушать их разговор. – С моей стороны было некрасиво не поблагодарить как следует мою очаровательную родственницу.
Сама мысль о родстве с этим красавцем-полубогом показалась Таунсенд такой абсурдной, что она не смогла удержаться от смеха. Любопытные головы тотчас повернулись в их сторону. Смех Таунсенд звучал так чудесно, в нем было столько мелодичности и безудержного веселья, что многие молодые люди не сдержали улыбки. Она тоже улыбнулась им искренне и весело.
– Наше родство мне кажется несколько туманным, – чуть насмешливо ответила она герцогу. – Кто-то из семьи моей матери женился на ком-то из вашей семьи, но это было так давно, что, право, нельзя брать в расчет.
Он пристально заглянул ей в глаза.
– Нельзя, говорите вы? На протяжении истории за троны Англии и Франции боролись люди, которые состояли в гораздо более отдаленном родстве.
Таунсенд упрямо тряхнула головой. Она не хотела показать ему, как волнуют ее его близость, его улыбка.
– Позвольте кое о чем попросить вас, – сказала она минуту спустя.
Монкриф вежливо склонил голову, все так же не сводя с нее глаз.
– Дайте мне слово, что вы ничего не скажете моему отцу и мачехе о нашей предыдущей встрече. Мой брат Геркуль, конечно, знает о ней, но он меня не предаст.
Она искоса взглянула на него, так как согласно фигуре танца оказалась от него сбоку.
– Дело не в том, что он так уж добр, просто отец выпорол бы его за то, что оставил меня на реке одну.
Монкриф улыбнулся уголком рта, хотя изо всех сил старался сохранить серьезность.
– Вы можете быть спокойны, мисс Грей, я никогда никого не предаю. «В особенности невинных юных леди, – подумал он, – от чьей репутации камня на камне не останется в то мгновение, как скандальная правда выплывет наружу. Ей следовало бы понимать, как бестактно с ее стороны предположить, что он способен на такой неджентльменский поступок. Впрочем, по ее представлениям, настоящий джентльмен, очевидно, не сбрасывает одежду в присутствии благовоспитанной девицы и не затаскивает в кровать дочерей трактирщиков». О да, он видел, что она думает об этом сейчас, потому что вдруг залилась краской и спрятала глаза за длинными ресницами, чтобы он не прочитал ее мысли.
Ян Монкриф улыбнулся про себя. Она была вся как на ладони. И так необычно мила и забавна. Он должен был признать, что встреча с ней – первое интересное приключение на протяжении всего этого тягостно-скучного, опротивевшего ему путешествия. Дитя болот с ангельским личиком и заразительным, как у цыганки, смехом. Странная, соблазнительная девушка, которой, по правде говоря, следовало бы в ужасе оцепенеть от его поцелуя, а не дерзко заявлять о своей опытности в любовных делах. Девушка, которая под его грубым натиском раскрыла свои мягкие, неопытные губки и, в сущности, ответила на его поцелуй, неосторожно разбудив в нем такую страсть, которую даже чувственная Дайна Карн при всем ее искусстве не
