Она хотела, чтобы он – высокомерное чудовище – видел, что у нее может быть своя жизнь и в ней больше нет места неверному мужу.
Она едва смогла усидеть на месте, пока Китти одевала ее в этот вечер, чувствуя себя взволнованной школьницей, приглашенной на запретную вечеринку. Желая выглядеть как можно лучше, она велела Китти вынуть свои самые изысканные драгоценности и новое платье из бледно-розового атласа, сшитое Розой Бертен – портнихой королевы. Ян сам заказал и оплатил его и распорядился, чтобы Таунсенд не надевала его до созыва королевской сессии, которая состоится через три дня. Жан Некер, министр финансов Франции, немало потрудился вместе с королем, чтобы подготовить эту сессию, и все надеялись, что предложенный на сессии блок реформ выведет из тупика Генеральную ассамблею, находившуюся в этом тупике с мая. Однако все знали, что настоящей целью Некера было изолировать беспокойных экстремистов справа и слева, так как они будут категорически отвергать все реформы, в то время как остальные депутаты – все еще преданные Людовику – несомненно с ним и тем самым еще теснее сплотятся вокруг трона. Ожидалось, что сессия будет величественным зрелищем, которого ни весь Двор, ни многочисленные граждане Парижа и Версаля не захотят пропустить.
Сейчас, глядя на себя в зеркало, Таунсенд не думала о предстоящем политическом зрелище. Она не могла отказать себе в удовольствии повернуться и так и эдак перед зеркалом, чтобы полюбоваться на себя. Надо признаться, что неопытная Китти становилась все более искусной камеристкой благодаря строгим указаниям своей новой приятельницы Терезы Ламбер, которая была главной камеристкой Габриэлы де Полиньяк – одной из первых красавиц Версаля и близкой подруги Марии-Антуанетты. Китти научилась заплетать, зашпиливать и пудрить прелестные белокурые волосы Таунсенд так, что они чудесно обрамляли ее утонченное личико, научилась украшать ее шею, запястья и пальцы драгоценностями и использовать маленькие тяжелые расчески и румяна, чтобы еще больше подчеркнуть и так очаровательную внешность своей госпожи.
Удовлетворившись видом спокойной, утонченной женщины, смотревшей на нее из зеркала, Таунсенд еще раз повернулась на каблучках. Ее юбки раздулись вокруг нее широким колоколом. Взяв шаль и перчатки, она порывисто обняла Китти, прежде чем выбежать из комнаты.
– Я расскажу тебе все, когда вернусь, – бросила она ей на ходу.
– Веселитесь, мадам, – отозвалась Китти, но улыбка ее исчезла, когда она стала завинчивать крышки на флакончиках и баночках, расставленных по туалетному столику. Сказать по правде, Китти не одобряла появления леди Войн в обществе в то время, когда ее мужа не было в городе, особенно когда она выглядела соблазнительной мечтой и вся эта красота предназначалась для сомнительных друзей, с которыми она так недавно подружилась.
Китти не одобряла большинство из них, а Анри Сен-Альбана в особенности. Тереза, которая знала обо всем происходившем при Дворе, шепотом сообщила, что Анри Сен-Альбан ненасытен в любви, а так как он был весьма искусен в постели – дамы дрались как кошки за преимущество переспать с ним. При этой мысли Китти закусила губу. Она знала, что леди Войн никогда не изменит мужу, во всяком случае, не сделает это сознательно. Но Анри Сен-Альбан был красив почти так же, как герцог Войн, который продолжал обращаться с женой, как с чем-то второстепенным в его жизни, и Китти не знала, как долго ее одинокая госпожа может противиться неотразимому обаянию Сен-Альбана. И ее в дрожь бросало при мысли о том, что сделает герцог, когда узнает об этом.
Китти не нравился Версаль, так же как и Париж. Она прекрасно знала, какие неприличные сцены будут происходить в освещенных только факелами садах Малого Трианона сегодня, и какие опасности подстерегают ее хорошенькую, уязвимую госпожу после большого количества выпитого шампанского, когда мужчины под его влиянием становятся слишком, на ее взгляд, смелыми.
Нахмурясь, Китти отвернулась от туалетного столика, чтобы собрать раскиданные повсюду домашние туфли, шали и головные украшения, которые Таунсенд примеряла и забраковывала. Нагнувшись, чтобы поднять чулок, завалившийся за кровать, Китти подняла голову от звука хлопнувшей входной двери. Она услышала звук волочившихся шагов, пересекающих толстый ковер, и вдруг увидела низкорослого, широкоплечего человека в черном капюшоне и перчатках, стоящего на пороге спальни герцогини.
– Герцог Войн вернулся из Парижа и просит свою супругу принять предложение поужинать, – холодно сообщил ей Эмиль Гаспар.
Китти выпрямилась с чулком в руке.
– Сообщите господину, что герцогиня отправилась в Малый Трианон в компании друзей и вернется поздно, и зарубите себе на носу, что вы не имеете права входить в комнаты герцогини без ее разрешения.
Эмиль вытаращил на нее глаза. Он никогда не мог бы вообразить, что этот несмышленыш, который, как и ее госпожа, годится ему во внучки, найдет в себе смелость отчитать его так нахально. Она в упор смотрела на него, сверкая глазами, не страшась его уродства. Эмиль не мог сдержать смеха.
– Я, конечно, буду помнить ваше очаровательное предупреждение, дорогая, – сказал он и вышел из комнаты.
– Я думаю, что больше всех ненавижу его, – громко сказала Китти. Ни один слуга в Бродфорде никогда не посмел бы сделать то, что сделал этот нелепый человек, да еще рассмеяться ей в лицо, когда она сделала ему замечание.
Китти вздохнула. Она терпеть не могла все, что происходило с ней и миссис Таунсенд здесь, во Франции. Она надеялась, что их пребывание в Версале скоро окончится, и герцог и герцогиня смогут начать более счастливую жизнь где-нибудь в другом месте. Она не отваживалась думать о том, что произойдет, если они будут не в состоянии это сделать.
–Я не возражаю против того, чтобы вы выезжали одна, дорогая. Будучи замужней дамой, вы вправе развлекаться, как вам угодно. Мансар и его друзья – беспутные гуляки, конечно, но, уверяю вас, они принадлежат к числу наиболее популярных людей в Версале. И я рад, что вы, в конце концов, тоже решили приобрести популярность, войти в моду.
Ян снова занялся булочкой, которую он намазывал маслом, и в маленьком позолоченном салоне, где они с Таунсенд завтракали, воцарилось молчание. Она уткнулась в свою тарелку, подавляя в себе желание швырнуть это изысканное изделие из лиможского фарфора ему в голову. Как он смеет сохранять такое дьявольское спокойствие?! Она ожидала от него скрежета зубовного из-за своего позднего возвращения накануне, но вместо резкой отповеди он повел ничего не значащую светскую беседу, которую заключил небрежно оброненной фразой о том, что она, видите ли, входит в моду.
Она не желала быть модной светской дамой. Не желала, раз это означает терпеть непристойные замечания придворных кавалеров, возмутивших ее излишней смелостью рук и взглядами исподтишка. Не желала, если для этого нужно мчаться сломя голову в скрипучей, качающейся карете в сен-Жермен, где в доме старшей сестры Эдуарда Таунсенд выпила столько шампанского, что все поплыло у нее перед глазами.
