– Разве вы не в восторге? – настойчиво допытывалась она, широко улыбаясь и показывая при этом не по возрасту белые и ровные зубы, которыми она по праву гордилась. – Я обогнала его на дороге, у него лошадь потеряла подкову, а я все равно ехала в Сезак и решила захватить его с собой. Можете себе представить мое удивление, когда он представился вашим мужем! Ну скажите, моя дорогая, скажите мне – вы счастливы? – Она нагнулась, чтобы поцеловать Таунсенд в щечку. – Мне кажется, он не очень хорошо себя чувствует, – добавила она вполголоса. – Надеюсь, вы будете к нему добры.
Таунсенд перевела глаза на Яна, который стоял неподвижно у ступенек экипажа. Мадам Оретт выжидающе помедлила, но когда стало ясно, что никто из них не произнесет ни слова, захлопала в ладоши.
– Пожалуйте, пожалуйте в дом, герцог! Ваше путешествие закончено.
– Я хочу сначала узнать, желанный ли я здесь гость? – тихо спросил Ян.
Мадам Оретт повернулась к Таунсенд.
Таунсенд подумала о том, как он ужасно выглядит, как он изможден и исхудал. Это был совсем не тот бодрый, улыбающийся человек, какой помнился ей с весны. Платье на нем было несвежим после дороги, и вид такой, будто он не спал несколько дней или даже недель.
Она заметила, что мадам Оретт хмуро, неодобрительно разглядывает ее.
– Как вы узнали, что я здесь? – спросила она мужа дрожащим, помимо ее воли, голосом.
– Ваш кучер. Я заставил его открыть мне, где вы находитесь, когда он вернулся в Версаль.
– Но это было недели, нет, месяцы тому назад!
– Я знаю. – Ян криво улыбнулся. – Но прежде я чувствовал себя недостаточно хорошо, чтобы отправиться в дальний путь.
Таунсенд закусила губу. Она не сводила глаз с его исхудавшего лица. Несмотря на небрежность тона, выглядел он так, словно и сейчас еще недостаточно хорошо себя чувствовал. И никогда не будет чувствовать себя хорошо. Как ни странно, сердце ее заныло от жалости при мысли о том, какой трудной была для него эта поездка.
– Разумеется, мой дом – это ваш дом, – сказала она.
Двумя часами позже Ян сидел в гостиной первого этажа Сезака, с бокалом белого вина в руке. Сквозь открытое окно позади него доносилось громкое кваканье лягушек и отдаленное журчание реки. Лампы не были зажжены, и в комнате было темно. Несколько минут назад приходил лакей со свечами, но Ян сделал ему знак удалиться. Больше всего ему сейчас хотелось побыть в одиночестве.
Гостиная была уютной, хотя в отделке ее, как и во всех остальных помещениях замка, царило дикое смешение стилей. Стены были украшены внушительного вида затейливыми бордюрами и небольшими, но необыкновенно красивыми гобеленами семнадцатого века. Гобелен, висевший напротив Яна, был несомненный Обюссон с изображением разнообразных пасторальных сцен, а над двумя парными креслами стиля Людовика XV висел прелестный натюрморт Араллано. Подбор картин – вернее, всех произведений искусства, собранных в этом деревенском замке – удивлял Яна. Только в Фонтенбло довелось ему видеть более красивую мраморную мозаику, чем та, которой был выложен пол в столовой Сезака, а флорентийские горки и стулья эпохи Генриха II могли сделать честь любому из роскошных королевских дворцов, которые он посетил во Франции.
В коридорах и холлах Сезака звенели многочисленные внутренние фонтаны, назначение которых – остужать одуряющую жару туреньского лета. Обилие дубовых балок, брусьев и ореховых панелей в спальнях замка также служило для того, чтобы сделать комнаты прохладнее и придать им вид средневековых покоев. В общем, Сезак производил гораздо более сильное впечатление, чем Ян себе представлял, но сейчас его уже не радовало, что, женившись на Таунсенд, он стал его владельцем. Он с грустью думал о том, как удивительно переменилась его Таунсенд, которая за ужином сидела во главе стола, с достоинством и любезностью куда более взрослой и более искушенной светской дамы.
Однако действительно ли она переменилась? Яну пришлось сознаться, что он редко видел, чтобы его жена так свободно и непринужденно держалась в светском обществе, ведь она фактически жила взаперти в его сыром парижском доме, а затем он выпустил ее в душные гостиные Версаля, не подготовив к этому. Ни разу не познакомил он ее с обычаями и нравами двора, на что обычно требуются месяцы, а то и годы, а удовольствовался тем, что она прослыла всего лишь самой юной и самой неопытной из придворных дам Людовика XVI. Не говоря уже о его жестоком обращении с ней.
Мускул задергался на щеке Яна. Он был слишком утомлен и от долгого путешествия слишком болела грудь, чтобы тщательно все обдумать сейчас или поразмыслить над тем, какую холодность выказала сегодня к нему Таунсенд, обращаясь с ним так, будто он был таким же гостем в ее доме, как мадам Оретт, причем не очень желанным.
Кто-то сзади него покашлял. Он с раздражением обернулся. Это был лакей или, возможно, дворецкий, – грудь выпячена, на старой голове тщательно завитой пудреный парик.
– Леди Войн просила передать вам, что ваша спальня уже приготовлена. Она предлагает вам удалиться пораньше, так как вы выглядите несколько утомленным.
Очевидно, даже слуги будут отныне держаться с ним, как с временным гостем замка. Ян стиснул челюсти. Как быстро встали они на сторону своей госпожи! Что она рассказала им о своем отсутствующем муже, когда вернулась сюда одна?
– Ваша светлость... – терпеливо напомнил слуга.
Ян поднялся и немного пошатываясь последовал за стариком. На площадке лестницы он чуть было не столкнулся с Таунсенд, которая вышла из двери, держа в руках книгу в кожаном переплете. Она отпрянула, пропуская его, но Ян остановился перед ней. Хотя боль и усталость ссутулили его плечи, его тень в мерцающем свете свечей все же возвышалась над ней. Он взял книгу у нее из рук.
– «Заметки и путешествия винодела XVII века»? Вот чем вы развлекаетесь перед сном?
– Мне надо многому научиться, – запальчиво ответила Таунсенд. – Виноградники Сезака были крайне запущены.
– Да, я заметил. Я сам собирался объехать их утром, если вы не возражаете.
