Харбин. Здесь его с нетерпением дожидались руководитель японской военной миссии генерал Янагита и начальник 2-го отдела подполковник Ниумура.
Безмятежную тишину кабинета нарушал размеренный шорох напольных часов. В двухэтажном особнячке, отгороженном от улицы высоким каменным забором, жизнь текла также размеренно: разведка не любит суеты.
Ниумура, утонувший в огромном кожаном кресле, со скучающим видом перелистывал страницы «Харбинского вестника», изредка бросая взгляды на Янагиту. Тот уже больше часа не мог оторваться от материалов личного дела одного из самых опытных резидентов японской разведки в Советском Союзе. К делу были подшиты пожелтевшие от времени рапорты, собственноручно написанные Каймадо. За ровными строчками донесений скрывалась поразительная по своей удачливости судьба разведчика. Каймадо оказался единственным из более чем двух десятков японских агентов, заброшенных в Советский Союз в середине двадцатых годов, кто сумел не только избежать безжалостной косы ОГПУ – НКВД, выкосившей к 1937 году все резидентуры, но и исхитрился получить такую «крышу», о которой приходилось только мечтать. Накануне упомянутого года он стал секретным сотрудником управления НКВД по Приморскому краю, получив оперативный псевдоним Ситров. Вышло все до смешного просто. Почувствовав нависшую над собой опасность, Каймадо (преданный партии коммунист Пак) своевременно проявил политическую бдительность и сумел выявить четырех замаскировавшихся троцкистов, пробравшихся в руководство управления железной дороги. Органы среагировали быстро, и после того как службы НКВД прошлись по железнодорожной верхушке, Каймадо (Пак) вырос не только в должности, но и в секретной иерархии, став разработчиком «неблагонадежного элемента». К началу 1941 года он еще больше укрепил свое положение. В органах высоко оценили его информацию о пораженческих настроениях среди командиров Китайской бригады и после зачистки пораженцев рекомендовали не куда-нибудь, а в святая святых: в разведуправление Дальневосточного военного округа.
Там поднабравшийся опыта сотрудник тоже пришелся ко двору. Он на лету хватал премудрости «нового» для себя дела. Явные успехи Каймадо (Пака) не мог не заметить и начальник 3-го разведывательного отдела майор госбезопасности Виктор Казаков. Он принял решение готовить «товарища» для ответственной работы в качестве резидента нелегальной советской сети в Маньчжурии.
Для японской разведки это был неслыханный успех. Генералу Янагите, уж на что он долго служил в секретном ведомстве, с таким сталкиваться еще не приходилось, и поэтому он с особым вниманием вчитывался в каждое слово, пытаясь понять, как Каймадо удалось обвести вокруг пальца опытного противника.
В 1926 году молодой армейский офицер из древнего рода самураев неожиданно отказался от блестящей военной карьеры в пользу службы в разведке. Что заставило его сделать столь неожиданный выбор? Верность древнему девизу «Жизнь – императору! Честь – никому!» или жажда любой ценой восстановить былую славу своей Родины, которой горели десятки, сотни юношей из благородных семей после позорного поражения на Дальнем Востоке? Об этом в личном деле не было ни слова, зато указывалось, что будущего гения-нелегала в Каймадо сумел разглядеть капитан Такасаки, давно ушедший в мир теней.
Сменив строгий военный мундир на замызганную корейскую дабу, Каймадо перевоплотился в молодого рабочего и активно включился в революционную борьбу. В 1927 году, якобы спасаясь от преследования полиции, он с группой революционеров, бредивших идеалами коммунизма, бежал из Маньчжурии в Советский Союз. После проверки в ГПУ, которая для него закончилась легким испугом (пара синяков в счет не шли), Каймадо вышел на свободу и активно включился в строительство социализма уже на новой территории.
Ударный труд на железной дороге, равно как и упорство в изучении трудов Ленина, Маркса и Энгельса, были вознаграждены. Через год молодого человека приняли в комсомол и вскоре поручили руководить рабочим комитетом в поселке Нагорный. Там на него обратили внимание старшие товарищи и в 1929 году рекомендовали в партию большевиков, а затем направили учиться во Владивосток на рабочий факультет университета.
На этом месте Янагита остановился и уточнил у Ниумуры:
– С какого времени он приступил к выполнению задания?
– После третьего курса, когда проходил заводскую практику на паровозоремонтном заводе в Улан-Удэ. Позже, в тридцать четвертом, он создал свою первую резидентуру. Если вас интересуют подробности, то материалы по соответствующему периоду подшиты в рабочий том дела, – пояснил Ниумура и потянулся к пузатому портфелю у своих ног.
– Спасибо, позднее! – остановил его генерал и заявил: – Сейчас меня больше интересует, кто и при каких обстоятельствах позволил ему пойти на сотрудничество с НКВД?
– Это была его личная и вполне оправданная инициатива! В тридцать седьмом, как известно, большевики провели Большую чистку. Подчищали не только верхушку, но и весь сомнительный элемент. Мы тогда потеряли почти всю агентурную сеть. Агентов не спасло даже то, что некоторые, как Каймадо, вступили в партию и занимали в ней далеко не последние должности. А он не только уцелел, но и сумел сохранить резидентуру. Четверо из его агентов стали секретными сотрудниками в особых отделах и управлениях НКВД.
– И что, среди них не оказалось ни одного двуликого Януса? – усомнился Янагита.
– Да! Что лишний раз говорит о классе работы Каймадо. Он разведчик волею Неба!
– Неба, говорите? Это мы еще посмотрим! Кто до вас поддерживал с ним связь?
– Хая Си.
– И он такого же мнения? – продолжал допытываться генерал.
– Самого превосходного. Его рапорт подшит в деле! – с вызовом ответил Ниумура, его задевало недоверие, сквозившее не столько в вопросах, сколько в тоне, каким они произносились, и в качестве главного аргумента в защиту Каймадо он привел цифры: – Последние его материалы на восемнадцать советских агентов в Харбине, Дацине, Цицикаре, Синьцзине и верхушку руководства разведуправления Дальневосточного военного округа перепроверялись через другие наши источники и нашли полное подтверждение.
Янагита промолчал и снова углубился в дело Каймадо. Диапазон его разведывательной работы поражал. После окончания университета молодой человек получил направление на химзавод № 92 в далекий Сталинград. Там молодой и инициативный инженер стал настоящей палочкой-выручалочкой. За год работы Каймадо успел перебывать в командировках в пяти городах: Азове, Ростове-на-Дону, Новороссийске, Сталино и Астрахани. Ему удалось проникнуть в закрытые цеха завода «Баррикады», на военные верфи, на испытательные полигоны.
Потеряв связь с курирующим резидентом, Каймадо действовал на свой страх и риск. В неполные двадцать девять он самостоятельно провел три вербовки агентов в Сталинграде и добыл ценнейшую информацию о производстве танков. В Азове он сумел скопировать чертежи нового пограничного катера. О результативности его работы в тот крайне рискованный период свидетельствовали семнадцать листов отчета, подшитых в дело!
В 1934 году по возвращении в Улан-Удэ Каймадо восстановил связь с японской разведкой и передал ее резиденту Хая Си добытые материалы. Их содержание, а также вербовки, проведенные среди инженеров паровозоремонтного завода, произвели впечатление наверху, и вскоре Каймадо стал считаться самым перспективным разведчиком в Советском Союзе.
Янагита перешел к чтению очередного донесения, но в это время раздался звонок из приемной. Раздались быстрые шаги, и проеме дверей появился Каймадо. За его спиной топтался растерянный дежурный, не сумевший доложить о прибытии резидента по всем правилам, что непосредственно входило в его обязанности. Генерал поморщился, раздраженно махнул рукой, и дежурный мгновенно растворился в полумраке приемной.
Ниумура с любопытством наблюдал, как генерал и капитан мерили друг друга взглядом. Первым опустил глаза Янагита, сделав шаг навстречу Каймадо. Они по-военному изысканно поклонились, а затем обменялись рукопожатием. Янагита подчеркнуто уважительно пригласил резидента пройти в заднюю комнату, где уже был накрыт столик на троих. Каймадо проявил должную тактичность и, подождав, когда генерал опустится в кресло, сел напротив.
В свете торшера черты лица Каймадо смягчились, в них, как показалось Ниумуре, проглядывала
