него как у хорька.
— А кто эта Вайолет — девушка, которая подает на стол? — спросил я Артура.
— Родная сестра Фло Бронсон. Я ее мало знаю. Вид у нее такой, будто она никак не сообразит, что бы такое сказать. Смотрит в рот своему парню жокею. Пинкс зовут его, Джимми Пинкс. Злобная скотина — из тех, что любят женщинам руки выкручивать. Подлец! Только и смотрит, кого бы треснуть. В драке норовит поднырнуть под тебя, чтобы потом кинуть через плечо. И уж конечно, не дожидается, пока ты встанешь…
— Похоже, что Джимми Пинкс — порядочная гадина, — заметил я.
— Это уж точно, — убежденно сказал Артур.
ГЛАВА 5
Несмотря на все рассказы Артура о нравах нашей гостиницы тогда и впоследствии, я так по- настоящему и не представлял, до какой степени непристойно это место.
Я нисколько не сомневался в правдивости его рассказов, но полагаться всецело на его мнение не мог.
Я знал, что его оценки завсегдатаев гостиницы совершенно правильны, однако недоумение продолжало тревожить меня: я внимательно приглядывался к этим людям и к их поведению, и все же они оставались для меня закрытой книгой — так не вязались они со всем тем, к чему я привык с детства.
Однажды, когда я кормил уток во дворе, с черного хода вышла девушка и стала бесцеремонно рассматривать меня. Незадолго до этого я видел, как она подъехала к гостинице в машине с хорошо одетым полным мужчиной лет пятидесяти. Он заказал номер на ночь и сразу уселся пить. Я заметил, что он не делал ни малейшей попытки развлечь девушку и вообще не обращал на нее никакого внимания.
Во дворе я присмотрелся к ней внимательнее. На вид ей было лет девятнадцать, может быть, немного больше. На ней было простое платье из голубого полотна, тонкую шею обвивало синее ожерелье. Светлые волосы были коротко пострижены, уголки губ поднимались кверху, и даже в спокойном состоянии казалось, будто она улыбается. Молодой свежий рот словно был создан для радостного смеха.
— Привет! — сказала девушка весело.
— Привет! — ответил я.
Она помолчала, ожидая, что я скажу еще что-нибудь, но так как я ничего не сказал, спросила:
— Ты — уточник?
— Нет, — ответил я, удивленный таким названием. — Просто я стал кормить уток вместо Шепа. Это здешний дворник. Мне нравится их кормить.
— А чем ты их кормишь? — Она близко подошла ко мне и заглянула в ведро, которое я держал.
— Отрубями, разведенными водой. И крошу туда же черствый хлеб.
— Брось им немного, я хочу посмотреть, как они будут есть.
Я стал пригоршнями разбрасывать корм; утки, крякая и толкаясь, бросились на него. Действуя клювом, как совком, они подбирали отруби и хлеб и заглатывали, судорожно дергая головой. Те, кого выталкивали из общей кучи вперевалку заходили с другой стороны и снова кидались в наступление.
— Они, видно, очень голодны, — заметила девушка. — Часто ты их кормишь?
— Два раза в день. Они всегда так жадно едят.
— Ты работаешь в гостинице? — повернулась она ко мне.
— Нет. Я — клерк в Управлении округа.
— Нравится?
— Нет.
— Почему?
— Видите ли… — Я затруднился сразу ответить на этот вопрос. Приходится сидеть в закрытом помещении.
— А чего ж тут плохого?
— Мне не нравится.
В тоне ее было что-то, отличавшее ее от других женщин, заговаривавших со мной в гостинице. Мне показалось, что она задает мне эти вопросы не из любопытства, а просто потому, что ей хочется доставить мне немного радости.
Мне захотелось вдруг оградить ее от дурного влияния, предостеречь насчет здешних людей, с которыми — я был уверен — она никогда еще не сталкивалась, но чьей беззащитной жертвой скоро может стать по своей наивности.
— Мне кажется, вам не следует оставаться на ночь в этом доме, — сказал я, движимый непонятным мне чувством. — Женщины, которые бывают здесь, не такие, как вы. Это плохие женщины… то есть нет, не все они плохие. Плохо то, что с ними случилось, и, боюсь, случится с вами, если вы останетесь. Я даже сказать вам не могу, что здесь делается, но это ужасно: поверьте мне. Вы ведь можете сказать, что хотите уехать домой и…
Девушка слушала меня сначала удивленно, потом ласково и внимательно, умоляющее, страдальческое выражение промелькнуло, словно тень, по ее лицу.
Когда я умолк, она уставилась в землю, потом подняла голову, взяла мою руку и крепко пожала.
— Ты хороший парень, — серьезно сказала она. — Спасибо. Только, видишь ли, я уже бывала здесь раньше.
Она повернулась и ушла; я стоял с багровым лицом, стиснув руки, охваченный чувством унижения.
В этот вечер мне не захотелось идти в гостиную — я поужинал на кухне и рано лег спать.
Я не только не мог по-настоящему разобраться в темном мирке гостиницы, несмотря на все рассказы Артура; я даже не понимал двусмысленных разговоров, которые вели здесь все эти мужчины и женщины, нимало не стеснявшиеся своих похотливых желаний.
Роуз Бакмен нередко ставила меня в тупик.
— У мужчин руки должны быть сильные, как у негра, — сказала она однажды, глядя на меня прищуренными глазами.
С детства сильные люди рисовались мне в образе лесорубов, валивших лес под раскаленным солнцем, и я попытался заинтересовать Роуз Черным Энди, легендарным героем наших мест, который частенько фигурировал в рассказах моего отца. Черный Энди жил в Уилканнии и рубил лес для пароходов, плывших вверх по реке. Руки у него, говорил отец, были крепкие и сильные, как молоденькие эвкалипты.
Роуз это нисколько не заинтересовало.
— Расскажи эту сказку Малышу, — оборвала она меня.
Мы были одни на кухне, она готовила ужин, я сидел за столом в ожидании Артура.
Роуз явно была расстроена и раздражена. Дело в том, что в тот день уехал обратно в город Рональд Холл, окружной инспектор по охране скота и надзору за собаками, который прожил в гостинице целую неделю. Это был крупный, рыхлый человек, внешне безобидный, скорее, даже приятный, однако, заподозрив, что кто-то скептически относится к его прерогативам, он приходил в ярость.
— Может быть, я олух и ни черта не смыслю, — сказал он мне как-то, — но я не потерплю, чтобы на меня плевали. Если у кого-то заблудился скот, эти люди должны приходить ко мне, а не к членам совета и спрашивать меня, как им поступить. Мне известны все законы насчет бродячего скота. Членам совета они неизвестны. Значит, спрашивать нужно меня и слушать меня без разговоров.
У Рональда Холла было красное лицо и визгливый голос: о нем рассказывали, будто он нередко загонял в казенные загоны скот фермеров, которых недолюбливал.
Я слышал, как один фермер, рассказывая другому о повадках Холла, хвастал:
— Я сам загоню его коров!
— Прежде он загонит твоих, — предостерег его приятель.
— Моих он не загонит, мои всегда за загородкой.
