— Только без похабщины! Давайте лучше выпьем!
Рабочий, который сидел с Малышом и кучером, заиграл на гармонике. Пары стали танцевать между столиками, тесно прижимаясь друг к другу. Один парень пытался поцеловать девушку, с которой танцевал, она только задорно смеялась, откидывая голову назад. Вдруг он грубо притянул ее к себе и поцеловал в губы.
Эта сцена испугала меня, и я ушел к себе. Зажег керосиновую лампу, сел на край кровати и задумался, В голове все перепуталось. Мне надо было поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. Нет, пожалуй, не с отцом. Я был уверен, что он и понятия не имеет о существовании такой жизни.
В моем представлении поцелуй был связан с любовью. Если мужчина целует женщину, значит, он любит ее, а любовь — это нежность. Ее не выставляют напоказ. «Любовь, — думал я, — обязательно заключает в себе чувство благоговения».
Как груб был поцелуй того человека в баре! Разве это любовь? Но зачем он целовал ее, если не любит? Они, конечно, помолвлены. Не иначе! Разве принято доказывать любовь, целуясь при посторонних? Неужели я жил до сих пор в неведении и только по случайности встречался исключительно с людьми, которые вели себя по-другому…
Я мечтал любить и быть любимым. Девушка, созданная моим воображением, входила в мой мир танцуя, она появилась из зарослей, чтобы утешить меня в моем одиночестве. Я не знал, где ее дом, кто ее родители. Она просто существовала на свете как птица.
Я улегся в постель с мыслью о ней. До этого вечера девушка из зарослей была для меня реальностью. Теперь я понял, что она лишь мечта. В действительности таких девушек нет; действительность была там — в гостиной, в баре.
Я чувствовал себя больным и усталым от этих непривычных переживаний. «Нет, — думал я, — нет, никогда не напишу я книг, полных той музыки, которую слышат лишь одни дети». Казалось, все рушилось вокруг, и только деревья еще стояли прямые и чистые, впрочем, и собаки хорошие, и они любили меня. И лошади, лошади тоже…
Я долго лежал, глядя в потолок. И уже решил потушить лампу, как вдруг открылась дверь, и вошли две девушки — те самые, которые расписывались в книге. Их появление было столь неожиданно, что от изумления и страха я лишился дара речи.
Одна из девушек, взглянув на меня, рассмеялась.
— Посмотри-ка на него, — сказала она спутнице. — Ты его перепугала насмерть! — Она схватилась за спинку кровати, чтобы не упасть. — Закрой дверь, а то они найдут нас.
Вторая девушка закрыла дверь и подошла к моей кровати.
— Я ведь тебя не напугала, правда? — сказала она, надув губы, тоном женщины, успокаивающей младенца. — Мальчик не боится, нет?
Она села на край кровати, бесцеремонно толкнув меня, чтобы освободить место. Я лежал под одеялом, укрытый до самого подбородка. Девушка оперлась ладонями о подушку и близко нагнулась ко мне, лицо ее оказалось почти рядом с моим. Я почувствовал запах пива, увидел размазанную губную помаду и толстый слой пудры на Щеках. Тяжелые веки наполовину закрывали ее глаза, внезапно выражение лица девушки изменилось, щеки раскраснелись, губы раскрылись, она сказала тихо, сквозь зубы:
— Ты хотел бы переспать со мной, а?
Она ждала ответа, но я не в силах был произнести ни слова.
Не отводя от меня взгляда, девушка все приближала ко мне лицо, и вдруг прижалась губами к моим губам.
Я отстранялся от нее, все глубже вдавливая голову в подушку, но губы девушки не отрывались от моих. Я задыхался, меня тошнило от запаха пивного перегара, от ее хищного рта, от выражения ее глаз.
Она подняла голову, и я смог перевести дыхание.
— Кто-то идет! — вскрикнула, глядя на дверь, стоявшая в ногах кровати девушка.
Та, что сидела около меня, подняла голову и оглянулась через плечо. Дверь открылась, и вошел уже знакомый мне кучер дилижанса. Он бросил на меня быстрый взгляд, и я снова почувствовал, что он видит меня насквозь. Это был взгляд человека, на которого можно положиться.
— Что ты здесь делаешь? — сказал он девушке, все еще сидевшей на кровати; голос его звучал жестко, глаза смотрели сурово.
— Не суйся не в свое дело, пес, — огрызнулась она.
— Убирайся отсюда, — коротко приказал он, указывая на дверь. — Убирайся и оставь его в покое.
— Какого черта… — начала было она.
— Я сказал, убирайся отсюда! — Он сделал шаг. Девушка торопливо встала.
— Только тронь меня, я тебе покажу!
— Убирайся!
Он вышел за девушками в коридор и вскоре вернулся.
— Спи! — сказал он. — Они больше не придут. Я потушу свет.
Кучер погасил лампу и спокойно сказал:
— Завтра ты перейдешь в мою комнату.
Потом он вышел и закрыл за собой дверь.
Я почувствовал себя состарившимся на много лет. То, что я узнал в этот вечер, казалось, навсегда отняло у меня беззаботную юность. «Теперь, — думал я, — я знаю все о мужчинах и женщинах. Я знаю такое, что никогда не смогу повторить. Остаток своей жизни, — думал я, лежа в постели в темноте, — я должен посвятить писанию книг, которые вложу все свое знание жизни; я разоблачу пороки, о существовании которых большинство людей, конечно, и не подозревает.
Я разоблачу всех негодяев, подонков, которых увидел в этом кабаке!» (Лексикон, бывший здесь в ходу, уже явно начал сказываться на мне.)
Но в глубине души жила страшная тревога. Я был убежден, что поцелуй девушки связал меня с ней. Она поставила на мне клеймо, совсем как клеймил лошадей отец; теперь я принадлежу ей.
Я не сомневался, что утром она явится ко мне, чтобы обсудить наши отношения, и, конечно, потребует, чтобы я женился на ней.
Мысль о браке с этой девушкой приводила меня в ужас. Я представлял, как она будет сидеть в моей комнате и пить пиво, в то время как я буду готовить обед и мыть посуду. И уж, конечно, никогда, никогда я не смогу писать.
Я решил сопротивляться до последнего, если она будет настаивать на браке. Может быть, все-таки найдется какой-нибудь выход? Но что мне делать, если она будет требовать? Ведь по сути дела я почти женат на ней…
Наконец утомление взяло свое. Я уснул, плотно завернувшись в одеяло.
ГЛАВА 4
Утром, когда я встал, оказалось, что девушки уже уехали. Это было для меня неожиданностью. Я вышел из своей комнаты взвинченный, исполненный решимости защищаться до последнего. Я собирался категорически отрицать, что я целовал девушку: это она, она поцеловала меня!
И вдруг все это оказалось зря. Я почувствовал себя обессиленным и усталым. Окончательно убедившись в своей слабохарактерности, я вошел в кухню, подавленный и расстроенный.
Там завтракали Стрелок Гаррис и еще какой-то человек. Роуз Бакмен стояла у плиты.
— Ну, как себя чувствует окружной секретарь сегодня утром? — улыбнулась она.
— Хорошо, — ответил я.
Я поздоровался со Стрелком и его товарищем. Это был румяный рыхлый человечек, с манерами льстивыми и подобострастными. Щеки его опустились, тройной подбородок складками набегал на грудь. Нижние веки отвисли, обнажая розовую изнанку, отчего глаза стали похожи на глаза спаниеля. Голос у него
