Как назло, в это самое неподходящее время Лада и Липка вытащили свою соперницу из конуры. Не огрызаясь, Ласка заковыляла в хлев, хотела устроиться в укромном уголке, но сучки не оставили ее и там. Ласка – за огород, к сенной копне; не отставали Лада и Липка, то и дело хватали за ляжки. Тогда Ласка длинно заскулила – заплакала, призывая на помощь хозяина. Но хозяин не проснулся, не отогнал жестоких сучек. Было единственное спасение – бежать в тайгу. От жилья без хозяина ни одна нормальная собака не убежит в тайгу ночью. Расчет оправдался: едва подступила плотная зубчатая стена леса, Лада и Липка повернули к дому.
Сделав большой крюк, Ласка выбежала на речную косу. Здесь когда-то она играла с Фараоном. И здесь ей предстояло ощениться. Собака пробралась к стволу разлапистой прибрежной ели и залегла. Пушистая хвоя шатром сомкнулась над нею.
II
Стылой апрельской ночью из норы, прогнув гибкое тело, вылезла рысь, самка. Она вдохнула полной грудью колюче-игольчатый воздух, и от долгого лежания, от слабости у нее закружилась голова. В норе осталось трое отощавших рысят. В материнских сосцах уже давно не было ни капли молока. Последняя добыча – длинноухий зайчишка-подросток, жилистый и невкусный, кончилась три дня назад. Кости его, с которыми сейчас играли рысята, были обглоданы с такой тщательностью, что совершенно потеряли вкус, как лежавший в норе лобастый булыжник. Отчего же тогда рысь не позаботилась о пище заблаговременно, и три дня кряду глодала безвкусные заячьи кости? Дело в том, что, возвращаясь с последней охоты, она еще издалека почуяла: что-то неладное творится там, возле норы. Оставила добычу и со всех ног бросилась туда. И не ошиблась. От норы черной молнией взлетел на высокую лиственницу соболь, хищник злой и беспощадный. Рысь бросилась в нору. Целы, целы рысята! Не успел соболь полакомиться ими. Она начала преследовать зверька. Соболь шел верхом, рысь – низом. Но как ни остра она была глазами, в темноте вскоре потеряла его из виду; а если добыча наверху, не каждый зверь учует ее с земли. Рысь мастерица лазать по деревьям, но прыгать с дерева на дерево не может так ловко, как соболь: телом тяжела. И она оставила погоню.
Три дня безвылазно пролежала рысиха в норе. Все боялась, что соболь вернется. Но собственный голод, голод рысят (они в кровь искусали ей сосцы) вытолкнул зверя наружу.
Сначала самка обнюхала следы соболя, какие были поблизости. Узорчатые цепочки следов оказались давнишними, со слабым запахом. Значит, за три дня враг не приближался к норе. Это немного успокоило ее. И она, поминутно останавливаясь и оглядываясь, жадно нюхая воздух – не хрустнет ли ветка под легкой соболиной лапкой, не пахнет ли ненавистным запахом? – отправилась на охоту, решила на время оставить рысят без присмотра.
Несмотря на раннюю весну, по ночам еще стояли лютые холода, и луна была в трех январских радужных кольцах, и постанывали от стужи деревья, и по неосторожности задетая ветка ломалась с громким пугающим звуком – промерзла насквозь. Луна пролила на тайгу свой холодный неживой свет. Снега казались синими; если приглядеться, в ровном свечении снегов можно было заметить крошечные точки – они тонко и слабо горели разноцветьем. Звезды – осколки льда, разлетевшиеся по всему небу и припорошенные мохнатым инеем. И крупные – с вершины дерева дотянуться можно, и мельчайшие, почти невидимые, как точки на снегу. Над дальней горной грядой, как всегда, зеленовато-голубым огнем сияла Венера, отбрасывала на землю прямой и упругий луч.
Вокруг было царство теней от стволов деревьев и веток. Одни утвердились на сугробах глубоко и прочно, зияли черными провалами, другие легли легким паутинным узором. И живой тенью неслышно скользила по тропе рысь. Природа наделила ее яркой желто-бурой шкурой. Рысь пестра снаружи, а человек – внутри. Так говорят в народе. И это было ее несчастьем, потому что очень мешало в охоте. И зверь и птица издалека могли видеть надвигавшуюся опасность.
Так случилось и сейчас. Рысь почуяла зайца. Если бы косой шел, она бы применила свой излюбленный прием: сделала крюк, забралась на дерево и прикончила его броском с высоты. Но заяц лежал, дремал, однако не забывал время от времени поглядывать вокруг. И он заметил подозрительную тень, бесшумно скользившую на него. Будто сухой лист ураганом подхватило – взвился зайчишка в воздухе и пошел, пошел плясать по узорчатой сини, оставляя следы треугольником: впереди двойной, слитный, а поглубже – с боков. Рысь бросилась было вдогонку, но вовремя одумалась, оставила преследование. Разве угонишься за косым?
Неудача постигла зверя и в охоте на стайку куропаток. Птицы кругом облепили пушистую годовалую елочку, растущую на полянке. Они по шею зарылись в снег – так теплее ночь коротать. Рысь почуяла вожделенный запах и одновременно увидела торчащие из снега головки. Она долго таилась в дебрях. С губ ее тягуче сползала голодная слюна-висюлька. Наконец решилась. Залегла и поползла. Но недаром куропатки выбрали для ночлега открытое место. Едва пестрая шкура появилась в лунном свете, раздался тревожный крик опасности птичьего вожака, и стая снялась.
Рысь проводила птиц немигающими фосфорическими глазами, в которых стыла лютая ненависть, фыркнула от досады в снег. Длинные черные кисточки на ушах нервно дернулись.
А вот и конец ее охотничьему угодью, где она издавна кормилась. Таежный ручей, завал, огромный валун. Для других хищников граница была помечена частыми метками на стволах деревьев – мочой. Учует какой-нибудь хищник этот запах и уже знает, что ходу дальше нет.
Рысь обновила метки и хотела было повернуть обратно, когда вдалеке, со стороны замерзшей реки, раздался базарный сорочий крик. Она знала точно, что крик сорок всегда возвещает о приближении зверя. (Не раз эти таежные сплетницы мешали ей на охоте). Поэтому насторожилась. И действительно, вскоре послышался приглушенный расстоянием треск сучьев, потом едва уловимо пахнуло зверем. Рысь прыгнула на лиственницу, распласталась на толстом суку. Треск сучьев громче, запах – явственней, острее. Там, где ручей огибал невысокий взлобок, показался сохатый. Луна высветила его серебристую от инея шкуру. Зверь шел по ручью и через минуту должен быть под лиственницей, на которой затаился хищник. Если бы сохатый вдруг изменил направление – например, перешел ручей и скрылся в тайге, рысь едва ли бы стала его преследовать. Голод очень ослабил ее, в лапах и челюстях не было прежней силы, цепкости. Это тебе не зайчишка, которому стоит лишь слегка полоснуть клыками по шее – он и лапки кверху. Это сильнейший зверь, загривок его толст, упруг, сойдет сто потов, прежде чем такая махина рухнет наземь. Даже не каждая сытая, хорошо отдохнувшая рысь выходит победительницей из подобного поединка...
Но тот же голод сейчас толкал рысь на безрассудный поступок. Добыча сама шла к ней. Сразу столько вкусного и сытного мяса!
Прыжок был удачный. Хищник сразу утвердился на шее сохатого и с остервенелым рычанием когтями и клыками начал рвать упругий загривок. Громадный зверь оставался в замешательстве недолго. Рывком мотнув головой, он попытался стряхнуть рысь. Бесполезно. Тогда сохатый тяжело отпрыгнул к стволу лиственницы, изогнув, вывернув шею, прижал к нему свою страшную ношу.
Рысь уже не рвала живое мясо. Она не чаяла, как вырваться из этих тисков. Они душили ее. Неминуемую, казалось, гибель отвратила случайность. Упершись задними копытами в валун, сохатый поскользнулся и грузно сел на снег. Рысь, взвизгивая от боли, забралась на дерево, перемахнула на другую
