подчиняется строгой логике. В религии логику искать бессмысленно, только и остается воскликнуть: «Верую, ибо абсурдно!» Да и фундамента никакого нет — абсолютно все строится на догадках. Захотелось одной жреческой касте, чтобы Бог был един — пожалуйста, он един. Пожелала другая, чтобы был триедин, — извольте! Для меня это все равно что гадать об облике жителей Альфы Центавра. Причем не имея ни малейших доказательств, что там вообще есть жизнь. Короче говоря, все жрецы, как бы они себя ни называли, пытаются разъяснить нам то, о чем сами не имеют понятия. И никогда не будут иметь. В конце концов, на Альфу Центавра можно слетать. А где искать Бога? В себе? Так это и доказывает, что пока не было людей, не было никаких богов!
— Вот до каких высот мы с тобой поднялись! — удовлетворенно сказала Марго. — Мне тоже не нравится, когда попирается логика. Только я не люблю спорить. Если кто-то верит — значит так ему легче и уютнее в жизни. Разубеждать его было бы слишком жестоко. Да он и не примет никаких доводов: пока жив — будет верить в бессмертие души, когда умрет — уже не сможет убедиться в обратном. А теперь давай спустимся с небес на землю. Нас ведь роднит и еще кое-что. Мы оба не курим, не пьем крепких напитков. Так?
— Так.
— И еще: наверняка ты никогда не пробовал наркотиков.
— Боже упаси!
— То же могу сказать и о себе. Тебе не кажется странным, что у нас так много общего?
— Ну почему же? Рано или поздно я должен был встретить такую женщину. — Он хотел добавить: «Как Мастер — Маргариту», но сдержался. Однако провести Марго было не так-то просто.
— Ты снова проявляешь излишнюю самоуверенность. Сразу скажу: у меня и в мыслях не было разгуливать с букетом мимоз, чтобы привлечь твое внимание. Между прочим, ты любишь мимозы?
— Терпеть не могу. Вообще срезанные цветы вызывают у меня скорбные чувства. Я люблю, когда они живые — в поле, на грядке, на клумбе…
— Я — тоже…
Он даже не удивился очередному родству душ.
Марго откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза, словно отдаваясь во власть плавной мелодии «Пинк Флойд». Сегодня ее наряд был вовсе не эротичен: черные брюки и переливающаяся светло- фиолетовая кофточка. Но что значит наряд? Марго вызывала желание, даже если бы ей пришла в голову блажь надеть глухое «старушечье» платье или забрызганную робу маляра.
Вдруг Ворохов почувствовал, что теперь она не оттолкнет, не скажет сухо и надменно: «Я же тебя предупреждала…»
Он встал со стула, подошел к Марго. Опустился рядом. Нежно обнял за плечи и поцеловал.
Невероятно — она ему ответила! Совсем не так страстно, как он, поддавшись минутной фантазии, представлял на вечеринке, а как бы спросонья, разбуженная на рассвете губами возлюбленного. Но и этого было достаточно, чтобы Ворохов потерял голову. Однако приступить к более решительным действиям Андрею не удалось: Марго вздохнула, открыла глаза и освободилась от его объятий,
— Слушай, — сказала она так, как будто ничего не случилось, — ты не прочь прогуляться?
— Прогуляться? Куда? Она ответила не сразу.
— Я посмотрела компакты. Ты любишь серьезную музыку, но не всю. Только тех композиторов, которые, как ты бы выразился, разместились на определенном историческом отрезке. Так?
— Да.
— А как насчет современной музыки? Самой современной, начала двадцать первого века?
— Хм! — Ворохов встал и прошелся по комнате. — Честно говоря, я не понимаю даже музыку второй половины двадцатого. Она кажется мне жесткой, механической, напрочь лишенной мелодичности. Слушать ее для меня пытка. Может, Шнитке и гений, не буду спорить. Но его сочинения меня мало трогают.
— Да? А я как раз хочу сводить тебя к одному современному композитору. Думаю, тебе будет интересно.
— Тоже гений? И я, журналист, о нем ничего не знаю? Занятно. Как его зовут?
— Леонид Сергеевич Гудков.
— Что?! — Ворохов остолбенел. — Тот самый господин в бабочке, похожий на пианиста? Значит, я не ошибся — он и в самом деле имеет отношение к музыке… Ладно, Марго, ты меня действительно заинтриговала. А он нас ждет?
— Я была у него сегодня, сказала, что постараюсь привести тебя. Он ответил, что будет очень рад. Ты тогда собирайся, а я сейчас ему позвоню. Да и машину надо вызвать.
Ворохов насупился.
— Значит, поедем с этим… твоим знакомым?
— Он что, все покоя тебе не дает? — улыбнулась Марго. — Нет, за нами заедет водитель фирмы, на которую я работаю. Я его часто эксплуатирую, хотя сама в офисе почти не появляюсь. Может быть, даже непозволительно часто…
Она подошла к телефону и стала набирать номер.
Глава 9. КОМПОЗИЦИЯ НОМЕР СЕМЬ
В квартире Леонида Сергеевича царил хаос. «Сразу видно творческого человека!» — с неожиданной симпатией к композитору подумал Ворохов. Сам он тоже не был аккуратистом, и порой, заходя в его жилище, Валентина в ужасе восклицала: «Слушай, ты не Андрей! Ты царь Авгий!»
— Приветствую! — сказал Гудков, пожимая Ворохову руку. — С Маргаритой Николаевной уже виделись. Располагайтесь. Ах да! — спохватившись, он проследил за взглядом Андрея и бросился убирать с кресел папки и разрозненные нотные листы.
«Маргарита Николаевна! — — с удовлетворением отметил Ворохов. — Значит, с Гудковым, несмотря на его гениальность, она на „вы“. А я удостоился чести „тыкать“ в первый же вечер. О-ля-ля!»
— Ну что ж! — Леонид Сергеевич заходил по комнате, сплетая и расплетая тонкие нервные пальцы. — Мы с вами, Андрей Витальевич, люди серьезные и занятые, поэтому не будем убивать время на пустопорожнюю болтовню о погоде, цветочках и бабочках. Вы пришли послушать мою музыку? Отлично! Аппаратура у меня в другой комнате — музыкальный центр и синтезатор. Неплохая штука — воспроизводит все голоса симфонического оркестра, вплоть до арфы и челесты. Там у меня еще больший бедлам, так что лучше сидите в зале — я вывел сюда колонки. Тем более что играть я все равно не буду — это не то. Куда лучше послушать студийную запись, верно? Сейчас я включу, а потом удалюсь и приготовлю вам кофейку. Идет?
— Извините, — поинтересовался Ворохов, — а как вам удалось сделать запись? Заключили контракт с какой-нибудь фирмой?
— Ну что вы! Кирилл Ильич помог. Незаменимый человек, знаете ли. Подлинный меценат!
«Вот тебе на! — подумал Ворохов. — Судя по всему, „мечтатели“ не только книжки почитывают. Не удивлюсь, если завтра окажется, что они покровительствуют еще и художникам, театральным актерам, танцовщикам, а может, даже фокусникам или чечеточникам. Всем творческим личностям, одним словом. Аи да Кирилл Ильич, аи да конструктор! Крутить такие дела и ни разу не засветиться ни в газетах, ни на экране! Такой скромник? Нынешним богатеньким „благодетелям“ это не свойственно, они хотят, даже требуют, чтобы о их щедрости трубили во все трубы!»
Гудков скрылся за дверью второй комнаты, по вскоре выскочил оттуда и устремился на кухню.
В зале раздалась музыка. Впрочем, музыка ли? На фоне таинственных шорохов почти ежесекундно слышался певучий звон, как будто под потолком, то и дело сталкиваясь, невесомо парили тысячи крошечных хрустальных шариков. Затем зазвучала скрипка. Вывела несколько чистых нот и смолкла, словно зарождающуюся мелодию поглотила некая аморфная среда. Потом несколько раз пытались запеть духовые, но и их голоса быстро захлебывались.
Ворохову захотелось встать и уйти… «Я так и думал… Авангард! Как раз то, что вызывает у меня колики. Не понимаю я этих господ, честное слово, не понимаю! Берут великолепные инструменты и вместо того, чтобы заставить людей упиться волшебством, создают какофонию, в которую случайным образом вплетают более или менее осмысленные музыкальные фразы. Потом смакуют свои творения с кучкой других таких же фанатиков, а прочей аудитории высокомерно говорят: „Что поделать, не до-росли-с!“
Кое-кто, правда, и самого Ворохова называл авангардистом, но он всегда открещивался от такого
