Бывает, что хозяин газеты предпочитает сам оставаться в тени, но проталкивает наверх своего приятеля. Разумеется, не безвозмездно. Тот ему или отвалит денег прямо из бюджета, якобы под какой-то интересный проект, или предоставит сумасшедшие налоговые льготы, предварительно побеседовав по душам с депутатами областной Думы. Осточертело мне все это, не хочу ничего знать!
— Зачем шел в газету?
— Так получилось. Остался без работы, а в газете были знакомые. Писать я уже умел. Ну и пошло- поехало…
— Тысячи других журналистов преспокойно работают и не мучаются твоими проблемами.
— А я не журналист. Вернее, журналист по необходимости, временный писака. Видишь ли, настоящий газетчик всегда испытывает кайф от любой своей профессионально написанной статьи. Я пишу профессионально, но кайфа не испытываю. Не мое это.
— А работа в фирме — это твое?
— Нет, конечно. Но там я хотя бы не буду видеть откормленные физиономии наших «благодетелей».
— Ладно, сколько там платят?
— Меньше, чем в газете. Должностишка невелика, да у нас и нет богатых полиграфических фирм.
Валентина села на кровати и обхватила руками колени.
— Даже не знаю, как мне быть. Посочувствовать тебе, попробовать переубедить или просто махнуть рукой: дескать, горбатого могила исправит? Знаешь, ведь мне всегда нравилось, что ты журналист. Эта работа представлялась мне такой важной, такой значительной… Я уже привыкла, что тебя постоянно показывают по телевизору во время пресс-конференций! Ладно, поговорим о том, что ты считаешь своим истинным призванием. Итак, стучать по клавишам компьютера стоит лишь в том случае, когда ты создаешь свои литературные шедевры. — Последнее слово она произнесла так, как будто во рту у нее был кружок лимона. — Никакая другая писанина тебе радости не приносит, а между тем грамотно писать — это единственное, что ты умеешь делать хорошо. Ну и каковы же твои успехи, великий мастер слова?
Ворохов насупился: он не любил, когда Валентина касалась больной темы. Но надо было что-то отвечать.
— Ты же знаешь, у меня публикации в центральных журналах.
— Не больше десятка за двадцать лет! В основном — маленькие рассказики. Это что — успех? Андрей, я просто не понимаю. Ты же можешь, можешь сделать себе имя! Я вроде бы не совсем дура, немного разбираюсь в литературе. Те твои рассказы были очень даже ничего. Если бы ты продолжал в том же духе, то мог бы написать добротный фантастический роман. Главное — попасть в струю, дальше тебя само понесет. Вот тогда бросай редакцию, твори, получай кайф, ну и деньги, конечно. Говорят, самым плодотворным авторам удается прожить на одни гонорары. Но разве ты можешь быть как все? Выделиться захотел, начал писать что-то неудобоваримое. Галактики, пульсары, квазары. Большой Взрыв… И ни одного человека! Я не знаю, может, для астрономов да еще двух-трех особо тонких ценителей русской словесности это и представляет интерес. Но книги не издают тиражом в пять экземпляров! Ты вот свою последнюю рукопись давал почитать знакомым. Скажи честно: хоть один дочитал до конца? Молчишь? То-то и оно! Они наверняка смущенно улыбались, вымучивали какие-то обтекаемые фразы вместо того, чтобы сразу отрубить: «Извини, старик, но мы не въехали!»
— Кончай, Валентина, — глухо произнес Ворохов.
— А почему это «кончай»? — взвилась она. — Если не жена — значит мне все должно быть до лампочки? Кажется, ты добился успеха. А какая женщина этого не хочет? Можешь ты побороть свое упрямство и переключиться с этой тягомотины на что-то более привычное?
— Эта тягомотина, — сказал Ворохов, с трудом усмиряя нарастающую злость, — и есть то, ради чего я появился на свет. Изображать крутых космических вояк с железобетонными бицепсами и мозгами размером с грецкий орех я не хочу и не буду. Понимаешь ты это? Я с куда большим удовольствием опишу «роды» галактики, исторгающей из себя сказочно красивую туманность, чем любовные судороги какой-нибудь грудастой девицы-киборга в объятиях бравого капитана звездных рейнджеров. И давай закроем эту тему. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — раздраженно ответила Валентина и демонстративно повернулась к нему спиной
Глава 3. ПРИГЛАШЕНИЕ
Когда он проснулся, Валентины в квартире уже не было. На кухонном столе его дожидалась записка:
«Андрей, я на тебя очень рассердилась. Только не подумай, что мне ни с того ни с сего попала вожжа под хвост. Рано или поздно это должно было случиться. Поверь, очень трудно было наблюдать, как ты разрываешься между работой и своими романами. И вот мое терпение лопнуло. Если ты считаешь себя гением — то добейся, чтобы это признали хотя бы соседи по лестничной площадке. Если же нет — то нечего и дергаться изводя себя и окружающих. Трахальщик ты, конечно приличный (зачеркнуто) выдающийся („Ого!“ — поднял брови Ворохов), но женщине, если, конечно, он не нимфоманка, этого мало. В тридцать лет мужчина должен твердо стоять на ногах, а не гоняться за журавлем в небе. Не скрою, я уже строила какие-то планы (предложение зачеркнуто). В общем, ты должен сделать выбор. Попробуй на досуге ответить на вопрос: стою ли я того, чтобы ради меня отказаться от своих заблуждений? Если решишь, что стою, — позвони».
На краю стола стояла пепельница со смятым в гармошку окурком тонкой дамской сигареты. Ворохов представил, как Валентина нервно давит его, еще раз пробегает глазами листок, кивает сама себе и, взглянув на часы, спешит к двери…
Он вернулся в комнату, плюхнулся на кровать и уставился в потолок. Итак, она строила какие-то планы… В последний момент Валентина побоялась в этом признаться, но было поздно. Что написано пером… Впрочем, эти ее планы, конечно же, секрет полишинеля. Замуж хотела, чего тут гадать! Вполне естественное желание, да и действительно пора: двадцать шесть лет как-никак. Правда, о браке она с ним никогда не заговаривала, видимо, ожидала, когда он под ее чутким руководством сам дозреет. Однако чуткое руководство так и не дало нужного результата. Наконец она, не выдержав, сменила стиль и прибегла к ультиматуму. Или — или. Определяйся! Черт возьми, неужели все женщины так прагматичны? Да, они год встречались, барахтались в объятиях друг друга, измываясь над старенькой кроватью. Но можно ли было это назвать любовью? Во всяком случае, они ни разу не сказали друг другу три магических слова. Неужели для Валентины это было не важно? Видимо, нет. Чего ее ждать, любви? Так и засидишься в невестах, разменяешь тридцатник, запаникуешь и все-таки выскочишь замуж, но теперь уже за какого-нибудь старого козла. А тут — обаятельный мужчинка в самом соку. Живет, правда, более чем средненько. Ну да ничего. Зато образован, не скучен, в постели ведет себя геройски. А эти богачи — от подруг наслышалась — такие зануды! И кобели вдобавок: на своих «деловых вечеринках», позабыв про жен, трахают все, что шевелится. Короче говоря, за мужчинку надо держаться, вот только устранить у него легкий бзик в голове, наставить на путь истинный…
Ворохов рывком поднялся с постели. Звонить Валентине он, конечно, не будет. В конце концов, пройтись под звуки Мендельсона (если он правильно угадал) — это ее желание, а вовсе не его. Еще не хватало ультиматумов! Наверняка не выдержит — позвонит сама.
Проделав несколько упражнений, принял холодный душ, но уже через полминуты выскочил из ванной, фыркая, как морж на лежбище, и на ходу вытираясь полотенцем. Ну никак не хватало силы воли вытерпеть хотя бы минуту!
Прикончив остатки вчерашней трапезы, он позвонил в издательство.
— Михаил Геннадьевич?
— Слушаю, — раздался в трубке голос редактора отдела художественной прозы.
— Здравствуйте. Это Ворохов. Помните, мы договаривались о встрече?
— Как же, помню. Рановато вы сегодня. Ну что ж, приходите.
— Если минут через сорок — вас устроит?
— Устроит.
«Ну конечно, — подумал Ворохов. — Провести экзекуцию никогда не поздно. Может, Михаил Геннадьевич и хотел бы ее оттянуть — все-таки личные отношения у нас хорошие. Но я-то не собираюсь
