— А если он хочет сказать тебе что-нибудь хорошее? Мне страх хочется узнать, зачем он приехал. Это очень любопытно. Очевидно, что они трусят, когда так часто к тебе забегать начали.
— Пожалуй, поговори с ним, если тебя любопытство мучит. Уполномочиваю тебя кончить с ним дело, как тебе вздумается. Согласись, пожалуй, и на сдачу крепости, но с тем условием, чтобы вы оба прежде принудили меня сдать вам ее. Ну, поди же, начинай с ним переговоры.
— А ты думаешь, что я боюсь его? Совсем не боюсь! Он такой учтивый. Пойду, скажу ему твой ответ и спрошу, зачем он приехал.
Лидия вышла опять к Струсю.
— Начальник крепости не может принять вас, — сказала она. — Он поручил мне переговорить с вами.
— За эту насмешку!.. — вскричал Струсь, вскочив со скамьи и обнажив до половины саблю.
Лидия перепугалась, хотела бежать, но Струсь взял ее за руку.
— Ну рубите, рубите мне голову, если вам не стыдно! — сказала она по-польски плачевным голосом. — Не много вам будет чести убить беззащитную девушку.
— Что слышу! — вскрикнул Струсь. — Русская красавица умеет говорить по-польски!
— Умею, к вашему сведению.
— Падаю к ногам вашим! Язык наш в устах прекрасной девушки сладкозвучнее гармонии небесной! Прошу вас, панна, успокойтесь, сядьте и сделайте одолжение, поговорите со мной на родном языке. Какая приятная неожиданность!
Они сели у окна. Струсь расспросил Лидию, где она научилась польскому языку, как зовут ее, сколько ей лет, одним словом, засыпал ее вопросами. Ответы Лидии восхитили, обворожили Струся. Ему показалось, что он никогда еще так не влюблялся. — Непременно предложу ей руку, — думал он, любуясь каждым взглядом девушки, каждым ее движением. Он так размечтался, что совсем позабыл, где он находится и с каким послан поручением. На него нашел жестокий припадок его рассеянности.
Феодосий, Илларион и Евгения, удивляясь, что переговоры длятся уже более часа, подошли неслышно к двери комнаты, и, вслушавшись в разговор пана Струся и Лидии, расхохотались.
— Вы говорите, что весело жили в Польше? — спрашивал Струсь. — Не откажетесь снова туда отправиться?
— Не знаю, что вам отвечать на это. Может быть, мне от того было весело, что я была моложе.
— А теперь вы разве состарились, панна? Я обрублю тому уши, кто это подумать осмелится! Что же вам особенно нравилось в Польше?
— Мазурка.
— Мазурка! О, в самом деле, бесподобный танец!
— Вы, верно, ее прекрасно танцуете, пан?
— Не дурно.
В это время тонкий слух Лидии помог ей услышать за дверью смех Иллариона и Феодосия, несмотря на то, что они старались смеяться как можно тише. Это поощрило ее. Заметив, что пан Струсь от нее без ума, она решилась позабавиться над ним для собственного удовольствия и для возбуждения большего смеха в скрытых за дверью свидетелях ее проказ.
— Я так давно не танцевала мазурку, — сказала она печально. — Я думаю, совсем позабыла ее. Исполните ли вы, пан, мою просьбу?
— Просьбу? Вы не можете иметь до меня просьб, а имеете право давать мне одни приказания. Для вас, панна, я готов на все!
— Протанцуйте со мной мазурку, — сказала Лидия, встав со скамьи и подавая Струсю свою хорошенькую ручку.
Струсь усмехнулся.
— Нет ли кого здесь? — спросил он, рассеянно осматриваясь.
— Никого нет, мы одни. Что же? Вы не хотите доставить мне удовольствие? Или, может быть, вы не так-то ловко танцуете? Признайтесь.
— Я неловко танцую! Вы это сейчас увидите. Позвольте только снять саблю.
Пан, взяв Лидию за руку, встал в молодецкую позицию, расправил усы, начал насвистывать мазурку, щелкнул каблуками, притопнул, загремел шпорами — и пошел, и пошел! То перебрасывал он Лидию с руки на руку, то, обхватив ее стройный стан, кружил ее, приседая чуть не до полу, то бросался на колено, обводил танцующую Лидию около себя и, нежно глядя на нее, был вне себя. Пол дрожал от его топанья.
Сопровождавший пана трубач дожидался его в сенях. Услышав шум, он осторожно подошел к двери, немного растворил ее, высунул свое лицо и обомлел от удивления, увидев, с каким неистовством ротмистр, посланный для переговоров, выплясывал мазурку!
— Не помешался ли пан? — сказал он про себя. — Что с ним случилось?
Струсь, увидев выпученные глаза, поднятые брови и разинутый рот трубача, вдруг остановился, недоделав самое отчаянное па.
— Что тебе надобно, Гржимайло? Откуда ты взялся? — спросил он с досадой.
— Это вы, пан?
— Конечно, я! Что за глупый вопрос? Убирайся к черту! Откуда ты мог здесь взяться?
— Как — откуда взяться! Я с вами приехал, пан, для переговоров.
— Дьявольская бомба! — закричал Струсь, ударив себя ладонью по лбу. — Совершенно забыл! Во всем этом виноваты вы, обворожительная панна. Слушай, Гржимайло! Если ты заикнешься, пикнешь в лагере о том, что ты здесь видел, то не быть тебе живому; я тебя изрублю!
— Слушаю, пан.
— Убирайся на свое место. Видите ли, панна, вы меня совсем с ума свели. Но вы устали, кажется, сядьте.
Он подвел Лидию к скамейке, взял потом свою саблю и надел на себя.
— Это, кажется, дом начальника крепости? — продолжал он.
— Так точно.
— Где же хозяин дома?
— Я уже сказала вам, что он не хочет вступать в переговоры.
— Не хочет!.. Он в этом раскается: скажите ему это от меня. Вы, кажется, сестра его?
— Да, сестра.
— Скажите ему, что мы возьмем крепость штурмом… что мы не оставим в Угличе камня на камне…
— Какой вы злой, пан.
— И это вы так спокойно слушаете?
— Я уверена, что вы не исполните вашей угрозы: вы так добры и любезны. Еще скажу вам, между нами, что крепость взять невозможно.
— Кто вам это сказал? Нет на свете крепости, которая бы против нас устояла.
— Мой брат говорит, что вы напрасно будете хлопотать около Углича.
— Увидим!.. Повторяю, что он раскается в своем упрямстве. Я уверен, впрочем, что он сам давно уже отчаялся в спасении крепости и притворяется спокойным, чтобы не устрашить вас.
— Быть не может. Он никогда не притворяется. Не стыдно ли вам, пан, так пугать меня?
— Вам опасаться нечего: я вас беру под свою защиту.
— Благодарю вас. Но, кажется, в вашей защите мне не будет нужды.
— Я возьму вас в плен, панна. К стыду моему, должен признаться, что вы уже прежде меня взяли в плен. Вы это, без сомнения, заметили, должны были заметить. Я увезу вас в Польшу, отведу вам в моем замке лучшие комнаты, буду слугою, рабом моей пленницы… буду угождать вам, веселить вас, исполнять все приказания, все прихоти ваши, и если сердце моей пленницы еще свободно, если мое нежное внимание успеет тронуть ее — я буду счастливейшим человеком в мире! Я холост, знатен, богат. Множество красавиц льстились надеждой завлечь меня в свои сети, но до сих пор сердце мое сохраняло независимость; до сих пор я жил только для войны и для славы. Пора успокоиться, пора подумать о семейном счастье. До свидания, моя прелестная пленница!
