написал Александр III на полях доклада Н.К.Гирса 11 июня 1890 г. Франко-русский союз стал фактом.
Бесцеремонное германское решение, как и характер последующих русско-германских отношений, при всей их исторической предопределенности, были в значительной степени обусловлены личными особенностями германского монарха. Признавая консерватизм и даже реакционность Александра III, нельзя отрицать (этого не пытались делать даже самые злые его критики) существования в нем очень важной положительной черты: глубокого понимания ответственности за судьбы страны и народа. Немецкий же собрат был лишен подлинного понимания своей ответственности. Это был фанфарон и позер, озабоченный больше всего блеском своих нелепых нарядов, воинственностью своих театральных и всегда глупых выступлений, своей задиристой и неуклюжей политикой вовлекший Германию в непосильную для нее борьбу против превосходящих сил почти всемирной коалиции. Не лишена интереса оценка человека, далекого от политики и от национальной неприязни к немцам, художника и художественного деятеля А.Н.Бенуа, в жилах которого текла, вместе с французской и итальянской, кровь и немецких предков, который, став русским, считал себя одновременно человеком Запада. Наверное, многие прочли его воспоминания, вышедшие в серии «Литературные памятники». Но, думаю, большинство читателей интересовалось искусствоведческой стороной и не обратило должного внимания на то, что важно в нашем контексте. Характеризуя Александра III, этот не политик, но разносторонний интеллектуал писал: «…он имел на вещи свое мнение, а его простой здравый смысл выработался на почве глубокой любви к родине. При этом он был честен, прост и в то же время достаточно бдителен, чтобы нигде и ни от кого Россия не терпела ущерба. Без кровопролитных войн, даже без особенных угроз, он, озабоченный тем, чтобы сохранить в добром состоянии «вверенную ему Богом» страну, являл в семье прочих государей и правителей некую твердыню — надежную для друзей, грозную для врагов. Не его вина, если Судьбе или Промыслу угодно было одновременно с ним вызвать к вершению дел мирового значения такую прямую противоположность ему, какой явился Вильгельм II. Не его вина и в том, что вековая дружба с соседом, с Германией, дружба, скрепленная столькими семейными союзами, дружба, на которой было построено все равновесие Европы, была нарушена отказом юного, нелепо тщеславного германского императора (вступившего на престол в 1888 г.) возобновить лучшее и сколь мудрое создание Бисмарка — договор о взаимной поддержке обоих государств… Нельзя винить Александра III и в том, что после этого чреватого последствиями разрыва (и как прямое следствие его) он согласился на демонстративное сближение с Францией». Если любознательный читатель желает знать об указанных чертах Александра III подробнее, он может обратиться к мемуарам его ближайшего сотрудника С.Ю.Витте.
Какова была «дружба» Бисмарка, мы уже выяснили. Но он считал необходимым во что бы то ни стало избежать конфликта с Россией и завещал этот принцип своим преемникам.
Читатель, который следит за ходом моего повествования, конечно, спросит: все-таки понял ли Вильгельм II свою ошибку?
Как говорят французы, только на лестнице. Вплоть до 1914 г. он предпринимал многократные отчаянные попытки оторвать Россию от Антанты. Но было поздно.
Приведу теперь объяснение мотивов и целей политики Александра III государственным человеком, министром финансов и председателем комитета министров Н.Х.Бунге. Он напоминает, что сначала Пруссия заискивала у России, извлекая из дружбы с ней одностороннюю выгоду, но после побед над соседями и объединения под своей властью Германии «перестала довольствоваться дружбой России и стала искать преобладания в союзах, которые сначала должны были сковывать Россию, а затем — лишить ее влияния на европейские дела». Указав на недружественные действия нового Вильгельма, Бунге далее объясняет: «Возобновление после Бисмарка Тройственного союза нашло ответ императора Александра III в сближении России с Францией, которое, ослабив преобладание Германии в Европе, дало удовлетворение русскому народному чувству». И, наконец, последнее, чего требовал Скобелев: «Александр III резко поставил начало: «Россия должна принадлежать русским», и этим сам пошел навстречу современным стремлениям русского общества». Это — почти дословное повторение скобелевского лозунга «Россия — для русских», под которым его автор подразумевал ликвидацию немецкого влияния в политической, административной и хозяйственной жизни. Хотя полностью эта цель при царствовании Романовых не могла быть достигнута, немецкие интриги ограничивались уже новой внешнеполитической ориентацией и экономической политикой по отношению к Германии. Так Александр III, отличавшийся консерватизмом, но искренне любивший свою страну и глубоко озабоченный ее безопасностью, сумел найти и осуществить внешнеполитический курс, отвечавший национальным интересам России.
Подытоживая, можем теперь объективно оценить ту роль, которую сыграл Скобелев в этом историческом событии. Призыв к франко-русскому союзу, направленный на обуздание германской агрессивности, имел силу первой идеи, брошенной в еще не подготовленную, но благодатную почву. Он заставил одних поверить в реальность подобной перспективы, других — задуматься над ней. И во время подготовки союза имя Скобелева и его аргументы довлели над участниками переговоров. «Характерно, — подчеркивал Е.В.Тарле, — что и во Франции, и в Германии этот инцидент постоянно вспоминали в 1890 г., когда готовилось заключение франко-русского соглашения, и в 1891 г., когда оно было подписано». Позже к союзу двух держав, как это предвидел и к чему также призывал Скобелев, присоединилась Англия. Прозорливость этого человека была поразительна. Невольно хочется повторить за купринским рассказчиком из «Однорукого коменданта»: «Я считаю так, что он был великий человек и гораздо умнее всех своих современников… Какого полета мысли был человек! Какой прозорливости!» Действительно, Скобелев умел анализировать и смотрел далеко вперед. Я предупреждал, что политическая прозорливость Скобелева была не меньшей, чем стратегическая. Разве я обманул читателя? Пусть кто-нибудь попробует меня опровергнуть.
Здесь в нашу полемику вмешивается другой, просто вдумчивый читатель, читатель-аналитик, и высказывает следующую философскую мысль:
— Все-таки сколь непонятна, даже непостижима, пока не объяснена наукой сама природа прозорливости, причем именно в политической области. О гениальности, о гении написано много, высказываются разнообразные догадки об истоках и природе дарований Моцарта, Шекспира, Ньютона, Пушкина. Лет пятьдесят существует уже эвристика, но и она не дала четких и вразумительных объяснений. Говорят об озарениях, о том, например, как Менделеев увидел таблицу своей периодической системы во сне и, проснувшись, запечатлел ее на бумаге. Но дальше указания на сам этот факт дело не идет. А какова природа гения-политика? Этот вопрос даже не ставился. Однако как это приятно, если не быть, то хотя бы слыть мудрым и прозорливым. Ах, как это ласкает самолюбие, особенно если можно не только убеждать в этом самого себя, но и вдалбливать в чужие головы! И как дорого народу приходится расплачиваться, когда выясняется, что такой самозваный гений не смог найти верный политический курс даже на несколько ближайших лет, на текущий момент. А Скобелев безошибочно наметил его на многие десятилетия, почти на столетие, и предвидел все основные политические комбинации. Ведь было же немало людей, которые тоже читали, думали, анализировали, а вот не дошли до его выводов. Какими-то непонятными нам средствами и путями природа наделила его особым даром предвидения. Редкий экземпляр. Такие люди рождаются раз в несколько столетий. Беда в том, что капризная история, дав ему этот дар, не поставила его у власти.
Мне нечего возразить этому читателю. Остается соглашаться.
Именно потому, что Скобелев шел вопреки устоявшимся политическим канонам, а также из-за его некоторой запальчивости, резкости его выступлений, обусловленной его горячим патриотизмом, не все современники оказывались способными понять и оценить его идеи. Но у него было и немало сторонников. «Самым решительным сторонником этого антигерманского и профранцузского курса был умерший в 1882 г. генерал Скобелев, — писал А.З.Манфред. — Об этом охотно напоминали и в России, и во Франции — в газетах, журнальных статьях и даже специальных брошюрах. Этот курс поддерживали такие влиятельные офицеры, как начальник генерального штаба Обручев, варшавский генерал-губернатор Гурко, генерал Богданович, опальный генерал Милютин и др.»
К оценкам современников можно добавить ретроспективную оценку, данную в 1901 г. представителем следующего поколения, видным деятелем Славянского общества Гейсманом: «Макиавеллизм наших европейских врагов вызвал боязнь Скобелева, чтобы мы снова с нашим добродушием не попали в их когти. Только поэтому пламенный темперамент и горячий патриотизм Скобелева вынудили его забить в набат без должной сдержанности об угрожающей России опасности от тевтонов… Теперь, оглядываясь на четверть века назад, всем понятно, что Скобелев был предтечею франко-русского союза, парализовавшего
