Глаза опасливо косятся на зеленую темную глубь, меряют расстояние до медленно надвигающегося берега. На лугу резко ударил дергач. Во рту язык не повернуть: высохло. Скорей бы!
— Держись меня, — бубнит на ухо плечистый сержант с почерневшим от пота воротом гимнастерки соседу, остроносому пареньку с тонкой и длинной шеей. Тот проталкивает сухой ком в горле, согласно кивает.
— Право! Право!.. Тудыть твою! На кручу прешь!..
— Несет. Не видишь? — запаленный хрип гребца.
— Эх как бы…
Разговоры шепотом, но на воде голоса кажутся зычными.
На круче ударил и захлебнулся запоздавший пулемет, взлетели ракеты. Суматошно и не в лад вспыхнула и разрасталась по всему берегу стрельба. На плотах тоже в захлебывающейся скороговорке ахнули пулеметы, автоматы. С берегов в ту и в другую сторону полетели снаряды и мины.
Понадеявшись на широкую реку и беззаботное спокойствие смирившихся русских, итальянцы сплошного фронта не имели. Оборона их носила очаговый характер — по высотам. По вечерам они играли на мандолинах, пели свои веселые песни. Русских просили спеть «Катюшу». В войне наступал никем не предусмотренный кратковременный перерыв. И на той, и на другой стороне с замиранием сердца слушали музыку и, наверное, думали в эти минуты, зачем они сторожат друг друга и убивают. По-южному смуглые и темпераментные, итальянцы, пока шло знойное донское лето, резались в карты, шумно спорили по пустякам, привыкая к диковинной обстановке диковинной страны, и надеялись на посулы Гитлера и Муссолини к зиме вернуть их домой.
При первых же залпах солдат с мальчишеской шеей удивленно охнул, схватился за грудь и опрокинулся навзничь головой в воду. Сержант подхватил товарища — над водой резанул стенящий отчаянный крик. На губах солдата запузырилась кровавая пена, длинно дернулась и мелко зачастила шея.
— Эх, Миколаха, Миколаха! — Выгоревшие ресницы сержанта согнали в уголки глаз слезу.
Опустил товарища на мокрые бревна плота и спрыгнул в воду. За сержантом с плота свалился рябоватый парень с ручным пулеметом. Вода сразу же ударила ему в ноздри. Присел, пустил пузыри, подался вперед. Пулемет все время над головой.
По Дону брюхом вверх плыла глушеная рыба. Покачивались на зыби обломки плотов и лодок. Коричневым пластырем ушел вниз по течению плетень.
— Тишина, хоть мак высевай. — Петренко снял каску, проломленную над правым ухом осколком, обжигаясь цигаркой, оглянул задонские луга и вербы в текучей сиреневой дымке. Искристое белое облачко в недоступной вышине наливалось блеском старого серебра. По степи лениво скользила бледная тень его.
Саперы только что кончили минировать склоны лога со стороны Филоново, присели отдохнуть у подножия высоты, где спешно вгрызался в кремнисто-плитняковую землю стрелковый батальон. По скатам высоты рос дымно-белый полынок, красный и белый чабер, пустотел, белоголовник. Андрей горстью содрал пучок белого и красного чабера. Пахли они одинаково. Красный еще в квас кладут. Сглотнул клейкую слюну, крепче смежил веки.
Сдвоенные близкие удары мигом сняли сонную хмельную одурь. В дымчатой степи вспухали и неправдоподобно медленно оседали на сожженную солнцем растительность четыре шлейфа белесой пыли. Из Орехово, обходя расставленные саперами мины, шли танки. За танками колыхалось до роты карабинеров. В голубеющих кущах по филоновским холмам блеснуло, и шапку высоты заволокло дымом и пылью.
— Вот и начали сеять, — буркнул хмурый Спиноза, лапнул руками каску, подхватил автомат. — Не успеем мы.
Один из саперов как-то странно подпрыгнул и тут же упал, судорожно скалясь и хватаясь за коленку правой ноги. Спиноза присел над ним, распорол штанину. Из хлещущей кровью раны торчали розоватые осколки кости.
— Через месяц танцевать будешь, — соврал Спиноза.
Надкусил угол индивидуального пакета, стал крепко бинтовать саперу ногу. Рядом ослепительно блеснуло, раскололось, и Спиноза, ойкнув, обмяк сразу, выпустил из рук бинт и завалился на спину.
— Ну вот и мой черед.
Гимнастерка на животе Спинозы быстро темнела, оттопыривалась. Андрей как завороженный уставился на это пятно, и глаза его постепенно белели, наливались ужасом.
— Не смотри, дурной, — Спиноза шевельнул плечом, силясь встать; обламывая ногти, скребнул жесткую кремнистую землю. — Тащи его, — показал глазами на сапера. — Я здесь подожду пока…
Андрей поднял голову, оглянулся. Один танк шел прямо на них. Сглотнул сухо. Сердце билось у самого горла. Частые удары его отдавались в висках: «Неужели конец?» Метрах в пятнадцати сзади желтела неглубокая ложбинка, в конце ее зияла промоина. Андрей взвалил раненого сапера на спину, оттащил его к промоине, вернулся за Спинозой. Спиноза дышал коротко и часто. В щепоти правой руки тискал оторванную с гимнастерки пуговицу.
— Ну, вот видишь, как все хорошо. — Губы в лохмотьях шелушившейся кожи потянуло на сторону.
Танк легко развернулся и шел теперь на промоину. Танкисты, наверное, все видели, и добыча казалась им заманчиво легкой. Танк был непривычно маленький. Меньше немецких. Желтый, пестро раскрашенный. Говорили: итальянцы перебросили их из Африки и не успели перекрасить. Вытягивая шею, Андрей выглянул из промоины и тут же нырнул назад. Танк был совсем рядом. У самой промоины танк остановился. Звякнула крышка люка. Фашист, видимо думая, что русский ни жив ни мертв, с пистолетом в руках высунулся по пояс из башни. Сухо треснула автоматная очередь, и, роняя пистолет, фашист повис на броне. Из танка выскочил второй и побежал навстречу припадавшим к земле карабинерам. Еще очередь, и фашист, по-заячьи сделав скидку, упал. Танк, стоял на месте, стучал мотором. От его стука нервно подрагивала земля и со стенки промоины осыпалась мелкая крошка.
— Трактор знаешь? — повернулся Спиноза к Андрею. Щеки и лоб его осыпали крупные капли пота.
— А вдруг там еще кто сидит? — боязливо оглянулся Андрей.
— Как знаешь. А хорошо бы увести целеньким.
Солнце било Спинозе в глаза. Под ними расплывались землистые тени. Путаясь в щетине на щеках и никлых усах, пот стекал ему на шею.
«Ррр-ра, рр-ра!!!» — будто коленкор, распарывали желтеющий воздух автоматы и пулеметы с высоты. Гребень ее дымился, трещала высохшая на корню и подожженная трассирующими пулями полынь. Карабинеры залегли. Танки остановились тоже. Вели огонь с места. Роса давно высохла. Глаза резали сухие отвалы балок. В виски с шумом стучала кровь, страшно хотелось пить. Андрей выбрал момент, взвалил раненого сапера на спину, пополз на высоту.
— Там у меня еще один, — сказал он лейтенанту, командовавшему на высоте.
— Пускай до ночи подождет. Вытащим.
— Он не дотянет до ночи. В живот ранен. — Под потной кожей на шее Андрея волнисто прокатился ком. — Водички нет?
Лейтенант отстегнул от пояса флягу, подал Казанцеву.
— Что же я сделаю, дружище, — сказал лейтенант, когда Казанцев напился и вернул ему флягу. — Сам видишь.
За танками снова вспыхнули облака пыли, задвигались карабинеры.
— Ждет он меня. Пойду. — Припадая к земле, Казанцев рывками побежал вниз.
Спиноза лежал, странно вывернув руку за спину. Наверное, пытался ползти по ложбинке следом. Гимнастерка на животе облипла землей, клейко бурела. Остекленевшие глаза удивленно таращились в наливающееся белой мутью небо. Андрей упал рядом лицом в сухую землю и заплакал… У пехоты фельдшер есть. Может, и спасли бы, а теперь…
Живые на все были готовы для мертвых, потому что мертвые для себя уже ничего не могли.
Мотор танка продолжал работать, и сладковатый едкий дым бензина оседал в степной промоине.
