– Там их… кишат! – крикнул Громол между вздохами. – Упыри!
Он пятился, отмахиваясь мечом, юноши отступали, поднимаясь все выше.
– Открой фонарь! Огонь… Нужен огонь! – возбужденно восклицал Громол, не имея возможности ничего толком объяснить. – Помоги! Ну же!
Не переставая орудовать мечом, чтобы удержать упырей от натиска, Громол терзал свободной рукой воротник, словно пытался его разорвать, и Юлий догадался, что нужно расстегнуть пуговицы. Он принялся помогать, тоже одной рукой, что было непросто, потому что Громол не стоял на месте и дергался.
Воротник удалось расстегнуть, лишь когда лестница кончилась и вышли на ровный пол яруса. Набитый метущимися тенями провал лестничного колодца копошился, тянулись скрюченные конечности, увешенные обрывками истлевших одежд, громыхали проржавленные доспехи, мелькали мутные, запорошенные песком глаза, белели зубы и кости.
Но Громол остановился. Наконец он вытянул намотанную вокруг шеи змеиную кожу и снова потребовал огня. Юлий торопливо подставил раскрытый короб, внутри которого горел засаженный в гнездо огарок свечи.
Поджечь кончик змеиной кожи – вот что было нужно. Оберег вспыхнул сразу, и горел ярким палящим светом, не обугливаясь, – Юлий отметил это краешком сознания. Высоко подняв огонь, Громол отступил к середине четырехугольной камеры.
Пользуясь заминкой, с полдюжины мертвяков успели выбраться из колодца лестницы и расползлись вдоль стен. Вылез и двинулся на Громола пробитый колом старик, дряхлый горбатый колдун, весь засыпанный могильной землей. Землею набит был щербатый рот, земля сыпалась из ушей, комки могильной глины путались в всклокоченной бороде; ржавый, как сама земля, мертвец медленно подступал, нацеливаясь в мальчиков истлевшим колом, который торчал из черной раны в груди.
Однако, в круге волшебного света упырь бледнел, терял вещественность очертаний. Еще шажок, шаг, ближе к оберегу – перекореженная, покрытая коростой рожа почти растворилась в воздухе – упырь становился прозрачен, сквозь призрачное тело различалась жмущаяся в тени нечисть – мертвецы. Не в силах выносить более испепеляющее действие оберега, упырь заколебался, как медуза, и начал пятиться. Вдали от волшебного огня возвращалась вещественность полусгнившей плоти. Упырь пятился, ослепленный, пока не ударился торчащим из спины колом в простенок между окнами и упал с отчетливым скрежетом, который издавали, по видимости, закоченевшие в могиле суставы.
Но сзади – ужас! Где не было света, где моталась за спиной Юлия короткая размытая тень, подползала гадина, нечто невообразимое, состоящее из голых, изъеденных до костей рук и грязного кома перекрученных седых косм. Упырь, почти прозрачный на свету, обрел плоть, едва попал в прилегающую к Юлию и Громолу тень. Близко подобравшаяся рука его, была кость, на которой висели клочья истлевшего мяса, а дальше, отрубленный светом, упырь растворялся, как грязный студень.
С жалким воплем Юлий шатнулся. Стараясь заскочить в спасительный свет перед Громолом, он уронил фонарь – брызнули стекла, и толкнул брата, который неловко взмахнул оберегом.
И тут случилось нечто непоправимое. Несильный толчок едва не опрокинул Громола, за спиной его мелькнул клин густой темноты, и в этот клин проскочил кто-то из жавшихся у стен упырей. Только зубы и кости сверкнули, как упырь нырнул вниз, грохнулся об пол, рассыпавшись при ударе, – отскочила прочь рука – и дальше в стремительном броске подшиб Громола под ноги, попал-таки под коленные сгибы. Громол опрокинулся, перевернувшись через груду полураздробленных костей, и ударился так, что выронил оберег.
Что случилось с Юлием, и вовсе трудно было уразуметь. Извернувшись к брату, он столкнулся с внезапно возникшим в пустоте мертвяком – с размаху о гнусную плоть. Предмет столкновения исчез, унесенный полыхнувшим светом, а сбитый с ног Юлий утратил представление о пространстве.
…И очутился на карачках возле деревянной лестницы, которая вела вверх. Прежняя, винтовая лестница доходила только до пола, на следующий ярус башни к деревянному плоскому потолку поднималась узкая, без перил крутая стремянка. У нижних ступеней этой лестницы Юлий, не помня себя, и оказался.
Но если Юлий ополоумел, то и упыри вели себя не бог знает как здраво. Брошенный без призора оберег и пугал мертвецов и притягивал, они роились кругом огня, завороженные гибельным волшебством. Неверные ноги упырей попирали недвижного Громола, мертвецы спотыкались о юношу, полагая его, по видимости, мертвым, одним из своих. Гулко топали полуразвалившиеся сапоги какого-то обросшего щетиной удавленника с грязной петлей на шее, истрепанный конец которой он забросил на спину наподобие косы; суетливо перебегали туфельки былой красавица, носившие следы прежнего великолепия – хорошенькие золотые застежки. Землистая красавица, на зависть сохранившаяся в ее не весьма-то благоприятных обстоятельствах, выделялась среди своих безобразных собратий густо разлитым по щекам синюшным, почти черным румянцем, который указывал, вероятно, на отравление сильно действующими растительными ядами…
И Юлий тоже ускользнул от внимания упырей, оказавшись неведомым образом за пределами их бесовского круга.
Но так было недолго.
Мгновение или два оставались у Юлия, чтобы избежать гибели. Все произошло одновременно – он вскочил, когда небритый удавленник обнаружил за спиной человека, учуяла живую плоть землистая охотница до свежих мальчиков. Сбивая друг друга, упыри кинулись к лестнице, по ступенькам которой быстро карабкался Юлий. Ничто не мешало ему теперь, оторвавшись от преследователей, взбежать на следующий ярус и, может быть, – мысли неслись вскачь – завалить чем-нибудь узкий проем лестницы – это было спасение.
Но Юлий заставил себя остановиться. Внизу лежал, не замеченный пока упырями, но совершено беспомощный, отданный на растерзание Громол, и что еще – Юлий споткнулся об эту мысль! – горел на полу оберег, потеря которого означала для брата верную гибель, не сейчас, так потом, чем бы свалка ни кончилось.
Спасти оберег и спасти Громола!
То была не мысль, а мгновенное ощущение – сейчас или никогда. Вся последующая жизнь после трусливого спасения станет ничто, если он предаст брата. Поправить предательство нельзя ничем.
Пока Юлий замер, остановившись на шальной затее кинуться очертя голову вниз на кишащую нечисть – пробиться к оберегу что внезапностью, что проворством, голым отчаянием – упыри лезли. Жестоким ударом локтя небритый висельник проломил ребра землистой красавице, она хлопнулась на пол, оскалившись от сотрясения, но и сам удавленник, схваченный за свисающую косой веревку, выпучил мутные глаза,
