— Не нужно ссориться, — сказала она, подумав, словно даже такая простая мысль требовала от нее нешуточных размышлений. — На выпей. — В руках ее явилась прежняя бутылочка. — Выпей, это полезно даже детям.
Брезгливое движение Нуты не укрылось от Милицы, она кое-как поднялась, подступая к женщине, и потянулась унизанной перстнями рукой. Режущая вспышка ослепила глаза и разум мессалонской принцессы.
Нута очнулась не на полу. Впрочем, она не сознавала этого. Просто выплыла из пустоты, распознала перекрестья потолочных балок и некоторое время тщетно пыталась постичь, на каком языке она это понимает, пока не уяснилось само собой, что понимает балки вовсе без языка. Потом она разобрала голоса, которые, наверное, и прервали ее тяжелый обморок. Говорили по-словански. Теперь Нута вспомнила, что она в Толпене. Во дворце Милицы, обратившейся… обращенной в старуху ведьмы.
Нута лежала одетая на кушетке в комнате со шкафами, а голоса слышались рядом, в смежной спальне. На онемевшем предплечье Нута обнаружила глубокие красные вмятины, которые могли появиться только от многочасовой неподвижности. Окно же, недавно еще пылавшее воспаленными красками заката, оказалось в тени, хотя на воле, несомненно, был день. Значит, это был не тот день и, уж во всяком случае, не тот вечер. Сколько длилось ее обморочное небытие?
— Ну, перестань, перестань, — слышался раздраженный женский голос, который, несомненно, принадлежал Милице.
— Я так соскучился, мамочка, — лепетал, изображая ребенка, мужчина. — Мы не видели мамочки… мамочка от нас закрылась, спряталась от нас мамочка…
— Подожди. Надо поговорить, Любаша.
— Фу! Фу! О деле — фу! Вот наши пальчики… почему они от нас убежали?
Действительно, почему? Опираясь на стену, Нута села. Она никак не могла уразуметь, почему наши пальчики от нас убежали, и в отупении пропустила многое из того, о чем говорили между собой государыня Милица и государь Любомир.
— …Знаешь, что такое Сорокон, Любаша?
— Это такая бука, такая бука, — лепетал государь, не выходя из полюбившегося ему образа.
— Нет, не бука. Хуже, — безжалостно продолжала Милица. Она нисколько не щадила детских чувств. — Золотинка владеет Сороконом. Чудесное исцеление наследника — это Сорокон, великий волшебный камень… И за это волшебное исцеление нам еще придется расплачиваться… Ну, перестань, не время. Отстань, говорю! Не до глупостей. Сорокон — это искрень, чтобы ты знал. Искрень, из-за которого весь сыр-бор разгорелся. Это такое могущество, что все наше великое княжество рядом с ним станет как-то меньше. А великий князь будет вроде деревенского старосты. Давай начистоту — Сорокон сильнее меня. Я боюсь. Мне придется отступить перед девчонкой, понимаешь ты или нет?
— Если бы ты действительно любила меня, как говоришь, — начал вдруг Любомир обыденным мужским голосом, и эта перемена ясно свидетельствовала, что гугнивый лепет не мешал государю понимать суть дела достаточно трезво. — Если бы ты и вправду любила меня… ты дала бы мне сейчас хороший совет…
Любомир замолчал, словно ожидая, что Милица спросит: какой. Но она не спросила.
— Знаешь какой? — вынужден был продолжать он после паузы. — Любомир, наступили трудные времена. Нам не выкрутиться, если мы с тобой не придумаем чего-нибудь совсем необыкновенного… Ты следишь?
Милица не откликнулась. Что-то такое в не совсем уверенном и одновременно развязном голосе Любомира ей не нравилось. Никому это не могло нравиться. Еще вчера, в прошлой жизни, Нута многого бы не поняла и не заподозрила, но сейчас она наперед знала, что услышит какую-то особую гадость. Нута понимала не все, но и того, что понимала, хватало. Она испытывала тошнотворное отвращение к каждому звуку и слову, они доставляли ей мучения, отзывались болезненным стуком сердца.
— Почему бы нам с тобой не обойти эту поганку хитростью, ты бы сказала… Да? Если силой ее не взять… — Он все еще не решался произнести главного. Но Милица молчала, не помогая ему. — Возьми ты бесстыжую девчонку в жены. Тогда она не сможет причинить нам никакого вреда. Даже наоборот… Может, это и не доставило бы мне большого удовольствия… Эта девчонка… Но сама же ты говоришь, что… Представь себе, она из рыбачек. Руки в мозолях. На веслах сидела… Но с другой стороны, как ты говоришь, Сорокон. Угроза. Мы могли бы объявить тебя вдовствующей государыней со всеми правами и… и преимуществами. Государыней-матерью, то есть я хочу сказать. С участием в думе. Тщеславная девчонка красовалась бы, а ты бы правила. Мы бы выделили тебе в удельное владение Крулевец. Это древняя столица Могутов как-никак. Право слово… В конце концов… мы бы жили втроем. Княжеская постель широкая.
Наконец, Любомир запнулся столь основательно, что замолк. Он все сказал — все, что можно, и даже больше того, что можно.
И вот, в настоявшейся тишине пало первое слово Милицы. Государыня заговорила со сдержанностью, которая указывала на обуревавшие ее чувства.
— Поздно, Любаша. Ты хорошо придумал, но место занято. Золотинка положила глаз на наследника. Из вас двоих она выбрала того, кто моложе.
— Ты думаешь? — удрученно отозвался Любомир. Похоже, великому государю жаль было расставаться со счастливо осенившим его замыслом. Неоспоримые преимущества этого замысла были видны ему и теперь.
— Тут и думать нечего, они обойдутся без тебя. Юлий без памяти в нее втюрился. Это началось еще в Колобжеге…
— Вот как? Я не знал, — жалко пробормотал Любомир.
— Нуты еще в помине не было, а у них уже узелок завязался. Крепко завязался, Любаша, крепко, тебе не распутать.
— Нута — законная жена. Принцесса, получается.
— Много вы, кобели, обращаете внимания на законных жен! — огрызнулась Милица. — Сегодня — Нута, завтра — Золотинка. Насчет закона не беспокойся: завтра он женится на Золотинке. Думаю, уже женился. Этой ночью.
Словно избитые в кровь, щеки Нуты горели.
— Ты думаешь?
— А кто его остановит? Мессалонский цыпленок?
Нута поднялась, понимая только одно: нужно явиться перед ними… явиться, иначе это не кончится никогда… Ноги отказали ей. Очутившись у открытой двери, она ухватилась за косяк и увидела ухоженную, расчесанную Милицу в кресле, а у коленей ее полураздетого государя. Домашний беспорядок в одежде, красноречиво разбросанные по ковру кафтан, шляпа, перевязь с мечом. Но поразила Нуту Милица. Прелестная молодая женщина, слегка омраченная заботами. Ведьма исчезла, словно ее и в помине не было.
Любомир и Милица уставились на принцессу в большем или меньшем удивлении. Милица в меньшем. Гораздо меньшем. Но все же она не сразу нашлась и ничего не успела сказать, когда в непреодолимом отвращении молодая женщина отшатнулась и закрыла дверь.
— Ах да! Это Нута! — повернулась Милица к Любомиру. — Прилегла отдохнуть и заснула. Там, у меня… за стеной.
Дурман от неведомого снадобья, которым опоила ее ведьма, еще кружил голову, но сердце стучало ритмично и сильно. Судорожно оглянувшись, Нута бросилась к окну и одним движением подняла раму. Понадобилось несколько мгновений, чтобы выбраться на подоконник и глянуть вниз: по дороге катилась под визгливый скрип тормозов высокая крытая парусиной кибитка и шагали дальше или ближе несколько ничего не замечавших над собой путников.
Не было страха перед высотой, словно не наяву видела Нута бездну. Мысль броситься в пропасть не пугала Нуту, да и не было этой мысли — мысль ее обжигалась там, где видела она похотливое счастье Юлия с чужой женщиной. С той женщиной, достоинства которой означали ничтожество Нуты. Только рядом с нею, с волшебницей, стала понятна вся мера собственной Нутиной бесполезности. Этого невозможно было
