виноватый любовник, который волею обстоятельств возвратился к обиженной и покинутой красавице.
— Ты тревожишься… — заговорил он наконец, не дождавшись отклика. — Тебя беспокоит судьба Михи, судьба Анюты. Мне кажется, у тебя было теплое чувство к Михе? Я ошибаюсь? — Золотинка и сейчас не ответила, но терпеливый и чуткий кавалер не принимал это молчание за обиду. — Честное слово, я не обнаружил в жемчужинах ни малейшей жизни. Просто положил их на место… Но если есть надежда спасти Миху, хоть какая-нибудь… все равно нужно открыть имя змея. В это все упирается. Все. И Анюта… — продолжал кавалер свои тлетворные речи. — Достойная женщина. Ты ее знала. Умная, честная, талантливая! Из всех известных мне волшебниц я бы поставил вперед Анюту. После тебя, разумеется… Помнится тебе немножечко досталось от Анюты в Колобжеге. Судебное разбирательство по делу курники против законников. Досталось, признайся!.. Но ты ведь не злопамятный человек? Ты не злопамятный человек, нет! Нет, я знаю.
Золотинка ответила затравленным взглядом и опустила взор на покрытые ковром ступени. Довольный собой кавалер продолжал говорить.
— И разве нельзя устроить все к общему удовольствию? Мы не верим другим, но еще больше не верим себе — от этого все недоразумения, все ссоры и войны. Поверить себе, поверить в будущее, поверить в счастье. Как это важно! И как могло бы все чудно устроиться! Зимку, увы, не воскресишь… Мне жаль эту девочку, в ней… в ней что-то было. Искренность, наверное. Увы, Зимку не воскресишь. Но Юлий жив. Жив! И это вселяет надежду, что все, все можно устроить еще по-человечески. Юлий жив, это огромное облегчение для меня. Слишком много на совести преступлений. И я благодарю судьбу, что судьба избавила меня еще и от этого — я не повинен в крови Юлия!
Золотинка только шмыгала носом, временами отворачиваясь, чтобы утереться золотой культей, потому что здоровой ее рукой владел спутник. Она часто и шумно вздыхала, что можно было объяснить, впрочем, затянувшимся подъемом.
Собственное волнение, неровное дыхание Золотинки подсказывали Рукосилу, что он на верном пути. Он остановился, придержав девушку, потому что несколько мгновений не находил слов.
— Хочешь, — сказал он вдруг в порыве вдохновенного великодушия, — возьми Сорокон. — И полез за ворот с судорожным вздохом. Ищущие пальцы неловко теребили мелкие пуговицы на желтом атласе. Чародей потянул упрятанную под кафтаном плоскую золотую цепь. — Вот Сорокон! — повторил в лихорадке, извлекая изумруд. — Сорокон! Что я могу еще отдать? Чем доказать свое преображение? Дай мне надежду возродиться!
Было ничтожное, но уловимое движение, которое показало Золотинке, что Рукосил не расстался с камнем, а держит его при себе, сжимая болезненной хваткой. Не расставался он с камнем в мыслях, хотя, насилуя себя, протягивал неверной рукой сокровище, а Золотинка, мысленно уцепившись за камень, стояла в бессильном столбняке, уронив руки.
— Бери Сорокон сейчас! Даром! — горячечно повторял Рукосил. — Держи! Вот он! Не знаю хороша ли плата за милосердие, не мало ли предлагаю за капельку доброты и снисхождения. Капля милосердия много стоит. Но что я могу еще отдать? Разве жизнь. Все, что у меня есть: волшебство, власть и жизнь. И я прошу жизнь в обмен на волшебство и власть. Два за одно. Два к одному.
Золотинка стояла, неестественно выпрямившись и опустив руки. Она отлично понимала, что, отказывая в милосердии, теряет главное свое оружие — нравственное превосходство. Рукосил переиграл ее в той борьбе, где великодушие ставит подножку уступчивости, а жалость кидает на лопатки снисходительность. Кажется, Золотинка переиграла и самое себя. Она словно бы не могла вспомнить, что заставляет ее стоять, уронив руки.
— Я не торгуюсь, — наступал Рукосил, не давая мгновения, чтобы опомниться. — Я не сую тебе то и это в расчете соблазнить побрякушками. Ты видишь, я выложил все, что есть. Я не заставил тебя продешевить. Я чист. И если… — Тут он запнулся, чтобы обойти стороной поскользнувшуюся на опасном месте мысль. Но Золотинка, ее учуяла.
— И если придется начать все сначала, что ж, начну все сначала без волшебства и власти… — тихо промолвила она. — Нет, Рукосил, я не возьму Сорокон.
— Ты отказываешь в милосердии?! — спросил Рукосил с вызовом, почти с угрозой. Неправильная интонация происходила, по видимости, от чрезмерного возбуждения и нетерпеливых надежд. — Отвергаешь милосердие к побежденному?!.. Милость к падшим — закон высшего блага. Это честь витязя. Достоинство благородного человека.
— Ну, значит, я не витязь, — криво, через силу усмехнулась Золотинка, отступая на шажок. — И не принцесса.
Сердце ее больно билось — насилие над собой тоже чего-то стоит.
И Рукосил, совсем было онемевший в противоречии сильных чувств, чуть-чуть только подвинувшись, отер девушке щеку. Она хмыкнула.
— Спасибо. Не надо. Я не заслужила этого. Я все равно тебя из дворца не выпущу.
— Это в твоих силах? — осторожно спросил Рукосил, отирая другую щеку, ибо девушка не делала ни малейшей попытки скрыть свою слабость. Едва ли она способна была поддерживать разговор. И Рукосил, понимая это, не утруждал ее, он сам себе отвечал.
— Глупый вопрос, — согласился он. — Ты причастна к чарам блуждающего дворца. Через хотенчика. Могучая связка.
Потом он закинул цепь на шею и сипло вздохнул, сминая пальцы, как человек страдающий среди неразрешимых противоречий.
— Да, кстати, — произнес он, делая усилие, чтобы примириться с разочарованием. А, может быть, и для того, чтобы скрыть радость, — Сорокон все ж таки возвратился, Рукосил чувствовал его на груди. — Что там было со Спиком? Если начистоту.
— Спик это кто? — вздохнула Золотинка. Отворачиваясь от Рукосила, она оглядывалась на пройденный путь. Устланная ковром широкая лестница падала в ущелье розовых стен, так что подножие лестницы, суживаясь для взгляда, терялось в полумраке, но и в другую сторону, вверх, оставался порядочный путь. Наверху, по обеим сторонам лестничного провала стояли залитые светом колонны, которые поддерживали высокий но уже постижимый для взора потолок.
— Спик кто? — недоверчиво переспросил Рукосил, когда они снова начали подниматься. Очевидное запирательство Золотинки помогало ему настроиться на философический лад. То есть глянуть на спутницу с превосходством. — Спик, это малоизвестный соратник Милицы. Он исчез после смерти колдуньи, и, честно говоря, никто его особенно не искал. Может статься, именно по этой причине он и явился ко мне с дарами.
— А, это кот! — слабо махнула рукой Золотинка.
— Кот, кот! — подтвердил Рукосил, давая выход подавленному, запрятанному в глубине души раздражению. — Кот, насколько негодяй этого заслуживает.
Нужно ли было понимать последнее замечание так, что Рукосил полагал за честь принадлежность к котовому племени и не прочь был бы отказать Спику в этом преимуществе, нужно ли было искать иные причины для откровенно выказавшего себя недовольства, считал ли Рукосил, к примеру, что кое кто в ответе за дурной нрав и непредсказуемые выходки опозорившего самое племя котов Спика, — так или иначе Золотинка чувствовала себя виноватой. Она принялась оправдываться, заверяя спутника, что уж что-что, а дурное происшествие в Попелянах не должно омрачать их и без того скверные отношения. И тут надо отдать должное Рукосилу, он нашел в себе силы принять рассказец с некоторым подобием сочувственного внимания, а в заключение кивнул:
— Чудеса, да и только!
Они молча продолжали подъем. Рукосил хмурился и глядел под ноги, изредка пытая девушку скользящим взглядом. Щека его подергивалась и кончик уса задиристо взлетал вверх, чтобы своим чередом поникнуть. Неведомые махинации бродили в голове Рукосила.
На последних ступенях, отдуваясь, спутники поднялись на двойную галерею или гульбище, которая обращалась впереди в обширные сени; красная ковровая дорожка упиралась в украшенный изваяниями беломраморный портал и двустворчатые двери.
— Нам сюда? — спросил кавалер больше для того, чтобы сломать молчание.
— Сюда, — пожала плечами Золотинка. — Если сумеем войти.
