привыкли к разнообразию словарного запаса сотрудников эйнзатцгрупп и новый термин не был введен во всеобщее пользование, автору рапорта на всякий случай пришлось в скобках дописать «было уничтожено».
Сразу же приступая к сути дела, командир команды, «путешествовавшей» по Крымскому полуострову, решительно сообщил: «В Крыму были казнены 1000 евреев и цыган». Командир подразделения, действовавшего в окрестностях замка постройки XVII века и селения Ляховичи в Белоруссии, отметил, что «930 евреев были казнены с помощью команды военнослужащих из состава дивизии СС «Рейх». Затем он с гордостью добавил, что теперь это селение можно считать «свободным от евреев». Передовая группа зондеркоманды 4а, сообщая о своей деятельности в городе Переяславе-Хмельницком на реке Трубеже, Украина, доложила 4 октября 1941 г.: «Всего было выявлено и ликвидировано 537 евреев (мужчин, женщин и подростков)».
В своем рапорте из района Смоленска в России от октября 1941 г. эйнзатцгруппа В указала, что «912 евреев было ликвидировано в Крупке (может быть, Крупки – между Минском и Оршей – в Белоруссии? –
Другие командиры в своих докладах использовали такие выражения, как «с ними поступили согласно предписанию», «были подвергнуты специальной обработке», «о них позаботились». Немало руководителей эйнзатцподразделений употребляли оборот «были очищены от евреев». Наконец, был еще один термин, одновременно мягкий, вежливый, откровенный и ясный. Он никоим образом не ранил впечатлительные души руководства картинами несчастных людей, которых расстреливали и бросали в рвы. Этот образец искусства риторики звучал так: «В такой-то области (городе, районе) еврейский вопрос был решен». И если кто-то использовал это выражение, то любому становилось понятно раз и навсегда, что на данной территории евреи вычеркнуты из списка живых.
По мере того как в распоряжение суда предоставляли рапорт за рапортом, стало казаться, что они создают бесконечные волны красного цвета, которые вздымаются над морем вместе с черной пеной ужаса и отчаяния. Время от времени кто-то из посетителей недоверчиво вслушивался в то, что передавалось ему через наушники, недоверчиво и изумленно всматривался в лица обвиняемых, а затем, медленно сняв наушники, уходил прочь, будто бы попав по ошибке в дом ужасов.
Не все руководители эйнзатцгрупп были равнодушными исполнителями, делая свою работу. Некоторые из них испытывали очень глубокие чувства. В одном из рапортов, составленных в форме письма, представленном суду, майор Якоб из фельдполиции раскрывал свое кровоточащее сердце, ему было трудно выполнять задачу умерщвления евреев. В письме на имя своего генерала майор поздравляет его с днем рождения, рассуждает о лошадях, о девушках, а потом переходит к евреям: «Я не знаю, генерал, видели ли и Вы в Польше эти ужасные фигуры евреев… Из 24 тысяч евреев, которые жили здесь, в Каменец-Подольском (в Западной Украине, в Хмельницкой области. –
Далее майор критикует сам себя и делает себе суровое дисциплинарное самовзыскание от имени страны: «Я благодарю Вас за замечание. Вы были правы. Мы, люди новой Германии, обязаны быть твердыми даже сами с собой. Даже если это обрекает нас на долгую разлуку с семьями. Сейчас пришло время раз и навсегда очистить мир от военных преступников и создать для наших потомков еще более прекрасную Германию на века. Мы здесь не спим. Каждую неделю проводим по три-четыре акции, то против цыган, то против евреев, то против партизан или другого сброда».
В другом письме этот офицер становится слезливым и пускается в сентиментальные воспоминания о своем доме и детях: «Иногда хочется плакать. Невозможно так же сильно любить детей, как я». Но он не рассказывает о том, что произошло с детьми, которые жили там, где теперь живет он. «У меня уютная квартира в здании, где раньше располагался детский дом. Спальня и гостиная, где есть все, что мне нужно».
В одном из рапортов командир эйнзатцгруппы А жалуется на то, что задержался с осуществлением казней в Белоруссии из-за ряда несчастных обстоятельств, которые он был не в силах контролировать. А потом, когда эти обстоятельства все же удалось преодолеть, в его тоне снова чувствуется раздражение: выпал обильный снег, из-за чего «проведение массовых экзекуций сильно осложнилось». Позже этот командир был уязвлен фактом, что евреи живут «широко рассеявшись на просторах этой страны. В связи с большими расстояниями, неудовлетворительным состоянием дорог, недостатком транспорта и горючего, недостаточными силами, имеющимися в распоряжении тайной полиции и СС, для выполнения расстрелов от нас требуется приложение всех усилий». В этом рапорте легко видится явное сожаление немецкого офицера, что евреи ведут себя очень неразумно, вместо того чтобы взять да и явиться самим со всех отдаленных территорий для того, чтобы отдать себя в руки расстрельным командам.
Другой командир подобного подразделения, узнав, что в городе Нежине на Украине (примерно 60 километров от Чернигова) все еще оставалось в живых 325 евреев, выразил сожаление, что не может подвергнуть их «специальной обработке», поскольку «доехать до места было бы просто невозможно по дорогам, покрывшимся после дождей грязью и ставшим непроходимыми для транспорта». Далее последовал еще один рапорт: «До сих пор было очень сложно проводить экзекуции из-за погодных условий».
Можно подумать, что безжалостная погода не дает принять участие в каком-то мероприятии или игре на свежем воздухе, праздновании Пасхи или параде, мешает путешествовать или проводить строительные работы. Кажется абсурдным думать о ней как о явлении, которое препятствует осуществлению массовых убийств, которые сами по себе являются бедствиями такого масштаба, что вряд ли на них может как-то повлиять влажность или мороз. Но конечно, логика, как всегда, была на стороне Эйхмана и его подчиненных. Зачем им было подвергать себя риску простуды или даже воспаления легких. Ради чего? Чтобы убивать евреев, которых можно убить и через месяц, и через два с тем же успехом? Поэтому командир эйнзатцгруппы А чувствовал, что он прав, когда зимой 1941/42 г. отправил командованию рапорт: «Командир подразделения в Белоруссии проинструктирован покончить с еврейским вопросом как можно скорее, несмотря на сложную обстановку. Но на это все равно потребуется еще примерно два месяца, в зависимости от погоды».
Иногда Эйхман, который, кстати, заявлял, что никогда не был антисемитом, мог чем-то помочь своим подчиненным, когда приключались эти заминки с исполнением казней. Он отправлял им поезда с евреями из Германии! На суде он признал, что отправлял немецких евреев в Ригу и Минск, будучи на 100 процентов уверенным в том, что по прибытии к месту назначения они сразу же будут расстреляны эйнзатцкомандами. Генеральный прокурор Хаузнер спросил его: «Таким образом, когда вы предложили отправлять евреев с территории рейха в лагеря, где содержатся коммунисты, находившиеся в подчинении Небе и Раша, на самом деле вы предлагали отправить их на территории, где их умерщвляли эйнзатцгруппы. Это так?»
Эйхман ответил: «Да, должен признать, что знал об этом». Однако он тут же добавил два замечания:
1. Он полагал, что на данных территориях уничтожались только местные евреи.
2. Он отправлял евреев для расстрелов и захоронений во рвах, «выполняя приказ» (как и все остальное, что он совершал).
Однако под метким огнем перекрестного допроса прокурора Хаузнера Эйхман признал, что никогда не направлял евреев в Ригу или Минск, не убедившись предварительно, что в местных лагерях способны «абсорбировать» этих евреев.
Свидетельница Лиорна Нойман рассказала, что она находилась в одном из вагонов, направленных Эйхманом в распоряжение эйнзатцгруппы А для ликвидации, хотя в то время она еще не знала истинной цели путешествия. Только благодаря чуду ей удалось избежать уготовленной ей участи. Когда она и другие прибыли к месту назначения, их определили на работу, заставив штопать одежду людей, которых уже расстреляли, предназначенную для отправки в Германию. Она рассказывала, что время от времени ее отрывали от работы пронзительные крики женщин, которые обнаруживали окровавленные тряпки, в которых они узнавали вещи своих уже расстрелянных детей.
Гейдрих гордился талантами Эйхмана и рассказывал о его находчивости Герингу и другим министрам. Получая благодарность руководства, Эйхман, конечно, не упускал случая отпраздновать это событие одной-
