противном случае моральные терзания расстрельных команд будут слишком велики».
Далее Шуберт пояснил: «Я должен был позаботиться, чтобы приговоренных не били при погрузке на автотранспорт». Кроме того, он должен был убедиться в том, что обреченных людей обворовывают, не причиняя им физических страданий. Конечно же Шуберт не использовал слово «воровство». Для него все эти действия были абсолютно законны. Он похвалил подчиненных на свой манер: «Я убедился в том, что у людей, приговоренных к смерти, забирали деньги и ценности, не применяя к ним силу».
Шуберт тоже не знал причин, по которым для казни в Симферополе был установлен именно этот срок, но, по его словам, все палачи были расстроены, но не потому, что участвовали в очередной массовой бойне людей, а потому, что опасались за собственную жизнь. Брауне свидетельствовал, что они сознавали опасность попасть в руки русских, которые в то время разворачивали в Крыму контрнаступление. Жуткая маска смерти, за которой они с эффективностью лаборатории творили свои чудовищные дела, вдруг повернула свой зловещий лик в их сторону. Повсюду царил испуг: палачи сами рисковали попасть под прицелы винтовок. Но опасность миновала, ослабевшие колени снова окрепли, и вздохнувшие с облегчением убийцы собрались вместе, чтобы отпраздновать самый радостный день Рождества. Поскольку они были глухи к голосу Божьему так же, как не склонны были подчиняться законам людским, я про себя задал себе вопрос: а почему они вообще праздновали Рождество Христово? Брауне вспомнил, что за выпивкой и закуской Олендорф провозгласил тост.
«Он говорил что-то о религиозных материях?»
«Я совсем не помню подробностей той речи. Не знаю, упоминал ли он о Христе, но я знаю, как господин Олендорф относился ко всему этому».
«Как же проявилось это отношение в той речи? Говорил ли он о чем-то, имеющем отношение к религии?»
«Ваша честь, я действительно не могу вспомнить подробностей».
«Кто-то возносил молитвы к Христу в день Рождества в 1941 г.?»
«Ваша честь, я не знаю…»
«Поминал ли кто-то о тысячах евреев, которые только что были убиты?»
«Ваша честь, я не знаю, молился ли кто-нибудь за эти тысячи евреев».
Шуберт тоже не помнил, молился ли кто-то за убитых евреев и цыган. Однако он хорошо запомнил, как происходили сами убийства. Он давал показания со стоицизмом, который очень соответствовал его наводившему ужас мундиру. Но ни его тон, ни его форма не гармонировали с теми сентиментальными чувствами, которые вызывало его имя, которое он вряд ли был достоин носить. Шуберт рассказывал, как солдаты прицеливались и стреляли из винтовок и автоматов в голову приговоренным людям, которые опрокидывались в ямы, над которыми их заблаговременно поставили.
Как бы часто я ни слышал рассказы об этих леденящих душу сценах, каждый раз я внутренне снова и снова содрогался, услышав их. Но то, что заставляло пульсировать кровь в моих жилах с особой силой, – это понимание, что некоторые из жертв могли не быть застреленными насмерть и попасть в могилы еще живыми, а это лишь продлевало их агонию, боль, страх, одиночество и отчаяние. Эти люди оказывались покрытыми грязью, в воде, придавленными тяжестью тел, были ослеплены болью, полностью опустошены и, наверное, терзались пониманием того, что человек способен сделать с человеком.
Я спросил Шуберта: «А вы не исключаете возможность того, что стрелок мог плохо прицелиться и в результате жертва лишь получала шок? Человек мог потерять сознание от удара пулей, но не умереть на месте, в то время как при взгляде со стороны он мог казаться мертвым, и никто не знал, что его сердце все еще бьется».
«Ваша честь, я не могу исключить такой возможности».
Шуберт был в курсе, что убийства совершались в соответствии с приказом фюрера, что именно приказ фюрера регулировал ту колоссальную машину убийств. Он сам был частью той машины и тех убийств, но адвокат Шуберта доктор Кессель, представляя трибуналу дело своего подзащитного, заявил, что в его действиях не было ничего криминального. «Что такого совершил Шуберт, что можно было назвать преступлением?» – спрашивал адвокат. И сам же отвечал на свой вопрос: «Сначала Шуберт направился в цыганский квартал, чтобы проследить за погрузкой и отправкой его обитателей. Затем он был на месте проведения казни, чтобы проследить за прибытием транспорта на место и за постановкой постов, блокировавших дороги, разгрузкой людей, сбором ценностей, а затем и самой процедурой казни. Потом он снова вернулся в цыганский квартал и проследил за погрузкой и отправкой новой партии приговоренных и, наконец, вернулся к себе в управление. Вот все, чем он занимался».
Готовясь к защите Шуберта, доктор Кессель, очевидно, решил совсем закрыть глаза на лицо чудовища под названием эйнзатцгруппа. Постепенно он просто перестал видеть зло, что скрывалось за этим отвратительным ликом.
Что же действительно такого неправильного сделал Шуберт? Он командовал казнью живых людей, которые имели несчастье быть цыганами. Нигде не указывалось, что эти люди совершили что-то предосудительное помимо того, что они были цыганами. Он предпринял все меры для того, чтобы массовое убийство прошло максимально скрытно: он контролировал движение 25 грузовиков, в которые грузили цыган на месте сбора, на которых их везли к месту казни и которые затем были направлены им за новыми жертвами. Кроме того, он командовал сбором личных вещей у людей, обреченных на смерть, а потом «контролировал сам процесс казни». Шуберт также признался, что должен был вмешаться, если что-то «пойдет не так».
А доктор Кессель все же спрашивал: что же здесь такого? Кессель так и не смог понять, что Шуберт принимал активное участие в массовом убийстве, и при этом он не только помогал в его планировании, но и активно участвовал в самом кровопролитии.
Глава 17
Штурмбанфюрер СС Вальдемар фон Радецки был еще одним обвиняемым, который не только отрицал свое участие в убийстве евреев, но и заявлял, что вообще не знал о том, что осуществлялись массовые истребления этих людей. В течение пятнадцати месяцев фон Радецки служил в зондеркоманде 4а, которой командовал Пауль Блобель, человек, сделавший это подразделение одним из самых кровавых за всю историю существования эйнзатцгрупп. Фон Радецки заявлял, что ничего не знал о кровавой деятельности зондеркоманды, так как все свое время посвящал составлению донесений. Конечно, такие донесения действительно исправно готовились. И прежде всего на основании этих рапортов руководителей эйнзатцгрупп было построено обвинение на том процессе. Но, по заявлению фон Радецки, его отчеты не имели ничего общего с казнями. Его интересовали лишь вопросы природы, культуры и экономики территории, на которой действовала его организация. Можно было подумать, что зондеркоманда, где он служил, представляла собой научную экспедицию по изучению флоры и фауны этой земли, занималась сбором данных о сельском хозяйстве и экономике и как-то забыла об организации убийств, которые должна была совершать во исполнение приказа фюрера.
Поскольку фон Радецки был вторым по старшинству офицером в зондеркоманде 4а после Блобеля, то почему же ему как-то не пришло в голову спросить, почему под его палаткой сочилась кровь или почему она так обильно проливалась на тех пейзажах, которые он изучал для подготовки своих донесений о состоянии растительности на местности?
Для того чтобы показать, насколько мизерной была его роль в организации этого предприятия массовых убийств, Радецки заявлял, что выполнял в эйнзатцкоманде С обязанности переводчика, так как он родился в Москве и поэтому знал русский язык. Однако позже он уточнил, что, поскольку подразделение действовало на территории Украины, ему не нашлось применения как переводчику. (На большей части территории Украины (тогда и до 1991 г. в составе СССР) русский язык был общепринятым, а часто и преобладающим. –
«Основное внимание я уделял вопросам экономики, так как кое-что в этом понимаю».
Я спросил его, должен ли был он, составляя донесения по экономике, знать что-то о еврейском вопросе. Радецки ответил, что ничего об этом не знал.
«Когда вы докладывали о состоянии экономики, вы ведь должны были также докладывать и о евреях, которые были казнены, не правда ли?»
«Нет, ваша честь».
