триумф: Серов получил золотую Медаль Почета, Коровин и Малютин — золотые медали за живопись, были отмечены также произведения прикладного искусства Головина и Врубеля. Видя такой успех, Дягилев решил, что пришло время организовать крупную выставку русской живописи в Западной Европе — иными словами, стать неофициальным послом еще мало известного там российского искусства. В 1906 году, даже не добыв ни копейки, он арендовал помещение в парижском Гран-Пале для грандиозной выставки из России. Выставка должна была предоставить «обзор нашего искусства». Поддерживавший Дягилева Великий князь Владимир Александрович, дядя царя, согласился стать ее почетным председателем. Выставка разместилась в двенадцати залах; на ней было 750 экспонатов, многие из которых были на время предоставлены Дягилеву из императорских дворцов, музеев и частных коллекций. Поскольку Дягилев всегда придавал огромное значение оформлению, Бакст вновь устроил зимний сад с трельяжами. Для демонстрации старинных икон стены одной из комнат обили золотой парчой, из которой изготавливались облачения священников. Музыканты и певцы давали концерты. Успех выставки был столь велик, что французы хотели наградить Дягилева орденом Почетного Легиона, однако он сказал, что было бы лучше дать такой орден Бенуа и Баксту.
В следующем году Дягилев организовал ряд концертов из произведений русских композиторов, в том числе Глинки, Мусоргского и Бородина. К его большому разочарованию, французские музыканты отвергли его кумира Чайковского, сочтя его «вульгарным». По идее устроителя, композиторы должны были сами представлять собственные произведения, и на этих исторических концертах Римский-Корсаков дирижировал, Скрябин исполнял свои фортепьянные пьесы, а Рахманинов солировал в своем концерте для фортепьяно с оркестром. Многие сочинения, известные теперь всему миру, впервые были представлены публике на этих концертах в Гранд-Опера в Париже.
Слава Мусоргского на Западе началась именно с того времени, ибо его музыка произвела сильнейшее впечатление на слушателей. Пение Шаляпина вызвало такую сенсацию, что Дягилев немедленно решил поставить в 1908 году всю оперу «Борис Годунов», из которой для начала были исполнены лишь фрагменты. Над оформлением этой постановки трудились художники Головин, Юон, Лансере, Билибин и Бенуа. Декорации рисовали на сцене Эрмитажного театра, построенного при Екатерине II. Помочь в создании костюмов пригласили Ивана Билибина, живописца и иллюстратора, специалиста по истории России и старинным костюмам. В квартире Дягилева пол, кровати и столы были завалены рулонами яркого шелка. Хозяин вместе с Александром Бенуа часами прочесывали барахолки Санкт-Петербурга и Москвы; они скупали у татарских и еврейских торговцев все шитые золотом платки восемнадцатого века, которые только могли найти, — всего более сотни, и, ни минуты не колеблясь, разрезали их, чтобы изготовить воротники к костюмам бояр. Впервые Запад познакомился с невиданными по своему уровню русскими театральными постановками, и публика была ослеплена. Шаляпин в одночасье стал самым знаменитым басом в мире.
Все слилось в едином порыве. Русские музыканты, живописцы, актеры — все загорелись одной идеей. Наступил подходящий момент для самого крупного и дерзкого предприятия Дягилева. Весной 1909 года он решил организовать новый оперный сезон. Вначале Дягилев не собирался включать в него балеты, но страстный балетоман Александр Бенуа убедил его, что постановка балетов послужит лучшим способом для достижения их художественных целей в Париже. Бенуа доказывал, что балет — интереснейший вид искусства, который каким-то чудом уцелел в России, совершенно угаснув в других странах; в Мариинском театре была группа превосходных танцовщиков, вступивших в пору своего расцвета, а благодаря Фокину театр открыл новую эру в хореографии. Дягилев колебался, но в конце концов согласился, что они будут организовывать поочередно вечера оперы и балета. Михаилу Фокину предложили стать главным балетмейстером.
Художественный совет собрался на решающую встречу в столовой Дягилева и обсудил стратегический план. Перед каждым участником лежали карандаш и бумага. На маленьком столике поместили самовар, печенье, варенье и несколько тарелок с русскими сластями. Василий, верный слуга Дягилева, и его старая няня снова разливали чай, а собравшиеся высказывали свои мысли. Вокруг стола устроились Александр Бенуа, внимательно следивший за происходящим через стекла своего водруженного на нос пенсне, рыжеволосый кудрявый Бакст, надушенный и изысканно одетый, генерал Безобразов, большой знаток балета, Вальтер Нувель, авторитетный специалист в музыке и в то время чиновник при Дворе, Валентин Серов, композитор Черепнин и другие представители элиты художественного мира Санкт- Петербурга. Собравшиеся решили включить в программу «Павильон Армиды», недавнюю постановку Мариинского театра в оформлении Бенуа, «Сильфиды» в новой хореографии Фокина и спектакль Мариинского театра «Египетские ночи», переименованный в «Клеопатру», в музыку которого Дягилев предложил внести некоторые изменения. Взволнованный неожиданной идеей, Бакст с энтузиазмом воскликнул: «Это будут гигантские храмы на берегах Нила. Колонны. Знойный день и множество очаровательных женщин с прекрасными телами».
Сначала все шло гладко. Великий князь Владимир Александрович согласился быть покровителем всего предприятия. Дягилеву обещали дать большую субсидию из императорской казны и предоставить на время гастролей декорации и костюмы Мариинского театра. Но в феврале 1909 года Великий князь Владимир Александрович внезапно скончался. Консервативные члены театральной дирекции стали противодействовать дягилевскому проекту, утверждая, что он должен везти в Париж балеты Петипа. Они называли соратников Дягилева «слишком современными» и вдобавок, «декадентами». Финансирование из императорской казны прекратилось. К счастью, Дягилев не любил сдаваться. Он бесстрашно ринулся в Париж и со свойственными ему обаянием и умением подключать свои связи добыл деньги у друзей. Несмотря на все препятствия, возникавшие на каждом шагу, приближался сезон, которому предстояло стать ярким событием в истории искусства.
Воспользовавшись семенами западного искусства, русские взрастили их на своей земле, придав каждому ростку самобытность и отдав ему тепло своей души. И теперь семена вызревших в России плодов возвращались на Запад как нечто поразительно новое.
25. ДЯГИЛЕВ И РУССКИЕ БАЛЕТЫ
Первого мая, как только закончился сезон в Мариинском театре, дягилевское «Великое посольство» отправилось в Париж. На гастроли ехали 55 балерин и танцовщиков: 42 из Императорского театра Петербурга и 13 — из Москвы. Дягилев сумел уговорить членов своего художественного комитета и настоять на приглашении из обоих театров самых лучших артистов. С немалым грузом декораций и сценических костюмов все собрались в Париже — Бакст, Александр Бенуа, Фокин и другие единомышленники Дягилева, великий бас Федор Шаляпин, неразлучный со своим слугой-китайцем, композитор Черепнин, которому предстояло дирижировать большим оркестром, хор и целая группа исполнителей второстепенных ролей.
Посмотреть спектакли в столицу Франции приехали многочисленные родственники и друзья артистов, в том числе мать и сестра Нижинского; немало русских туристов были ведомы простым интересом или любопытством. Гостиницы Парижа были переполнены русскими постояльцами.
В последний момент французы, узнав, что наряду с оперой гастролеры собираются показать балетные спектакли, с негодованием заявили, что не могут допустить на сцене их прославленной Гранд-Опера каких- то танцевальных представлений[76].
Неукротимого Дягилева это не остановило. Он сумел арендовать Theatre du Chatelet[77], запущенное здание, где ставили мелодрамы. Всегда придавая огромное значение обстановке, в которой проходят представления его антрепризы, Дягилев за короткие две недели, остававшиеся до премьеры, с колоссальной энергией взялся за переоборудование театра. Убрали несколько рядов кресел в партере, чтобы высвободить место для большого оркестра; стены обили красной тканью, устлали пол коврами, вход в театр украсили множеством цветов и растениями в кадках. Сцена была расширена, ее освещение переоборудовано. Танцоры долгими часами репетировали то в помещениях под самой крышей («здесь только змей разводить» — говорила Карсавина), то на сцене среди плотников, с грохотом передвигавших декорации. Шум стоял такой, что танцовщики с трудом могли расслышать аккомпанемент на рояле. Фокин кричал до хрипоты, в отчаянии рвал на себе волосы и с каждым днем худел.
