выведать у китайцев ценный секрет изготовления фарфора. Русский офицер вместе с сопровождавшим его американским серебряных дел мастером сумели подкупить китайского гончара за тысячу рублей, пообещавшего показать им рецептурную книгу и продемонстрировать свое умение. Очевидно, в перевод закралась ошибка, так как после возвращения посланцев в Петербург никто не смог сделать фарфор по этому рецепту. Немецкий мастер был в отчаянии. За три года работы в России он изготовил лишь штук пять чашек, и все они оказались негодными. Затеянное предприятие казалось безнадежным.
Гунгер был очень скрытным. Возможно, у него имелись на это серьезные основания, так как он и сам знал не так-то много. Вопреки своему желанию, Гунгер был вынужден открыть приемы своего мастерства юному русскому помощнику, Дмитрию Виноградову. Виноградов, сын священника, получив образование в Москве и за границей, собирался стать маркшейдером. Он взялся наладить дело. Ему необходимо было всему научиться и изготовить фарфор самому. На заводе Виноградов подбирал нужные краски, ремонтировал печи, проводил эксперименты, меняя температуру нагрева, и наконец изобрел состав фарфорового теста. В 1751 году, накануне именин Императрицы Елизаветы, к которым Виноградов должен был показать первые результаты, он, возможно, слишком нервничая, напился, и держался с большим трудом. Однако уже через год после такого сомнительного начала он и его помощник стали настолько искусными мастерами, что сумели сделать прекрасные фигурки и блюда из фарфора. Елизаветинский фарфор свеж и ярок. Цветы изящной формы, гирлянды роз и вишни украшают вазы и корзиночки. В 1753 году Виноградов начал изготавливать красивые эмалевые табакерки, которые Елизавета в качестве подарков посылала за границу.
В 1758 году был принят на работу мастер из Мейсена Жан Готфрид Мюллер. С его помощью удалось добиться того, что русский фарфор вскоре начал соперничать с мейсенским. К 1762 году в России уже было двенадцать фарфоровых заводов; в девятнадцатом веке их стало пятьдесят, и на них производились фарфоровые изделия, одни из лучших в Европе.
Друг Виноградова Михаил Ломоносов был величайшим интеллектуалом елизаветинской эпохи. В области термодинамики и физической химии он, знаменитый ученый и мыслитель, опередил свое время на десятилетия. В 1736 году по указу Сената в Санкт-Петербург перевели из Москвы двадцать лучших учеников Славяно-греко-латинской академии. Среди них был двадцатипятилетний крестьянский сын Михаил Ломоносов. Впоследствии его послали для продолжения учебы в Германию, где он получил прекрасную научную подготовку. Ломоносов возвратился в Россию и стал заниматься и наукой, и литературой. Он изучал звезды, работая в маленькой обсерватории, находившейся в петровской Кунсткамере[21], и первым начал проводить эксперименты в области физической химии. Вместе с коллегой он повторил опыты с электричеством своего современника Бенджамина Франклина. Они сконструировали «громовую машину», которая позволяла во время грозы накапливать электрические заряды в бутылках, и их машина поразила все петербургское общество.
Ломоносов был не только блестящим ученым, но также и поэтом, прозаиком, драматургом и историком. Он занимался историей России и помог Вольтеру собрать материалы для биографии Петра Великого, которую задумал написать французский философ. Глубоко интересуясь вопросами создания высших учебных заведений, Ломоносов вместе с графом Иваном Шуваловым принимал активное участие в основании в 1755 году Московского университета.
Ломоносов горячо любил Россию и русский язык, в котором он видел «великолепие испанского, живость французского, твердость немецкого, нежность итальянского и высокую степень выразительности латинского и греческого».
Он написал грамматику русского языка, служившую до 1830-х годов основным учебником. Он также сочинил немало патриотических од. Благодаря этим работам, Ломоносов считается основоположником русской литературной речи и человеком, определившим национальные языковые формы следующего века.
К сожалению, двор елизаветинского времени, любивший развлечения, слишком мало ценил таланты этого великого человека. Научный гений Ломоносова так и не был признан современниками, и результаты его исследований оставались неопубликованными. При жизни он был прежде всего известен как создатель мозаичной мастерской в старом дворце Меншикова в Ораниенбауме, первого учреждения такого рода. В последние годы положение ученого еще более осложнилось из-за многочисленных недоброжелателей, он начал пить и вскоре умер, в 1765 году, через несколько лет после вступления на престол Екатерины II, оставив огромное число работ, многие из которых не были востребованы до начала двадцатого века.
Гораздо более счастливо сложилась судьба Франческо Бартоломео Растрелли, выдающегося архитектора времен Императрицы Елизаветы. Правительница и художник легко находили общий язык. Елизавета не только понимала зодчего, но и предоставила ему полную свободу, позволившую Растрелли проявить свою гениальность. Франческо Бартоломео Растрелли служил придворным архитектором Императрицы в течение двадцати лет, начиная с момента коронации Елизаветы в 1742 году и до ее смерти. Архитектор и его ученики спроектировали практически все самые знаменитые здания середины восемнадцатого века как в самой столице, так и в ее окрестностях.
Растрелли родился в Париже и в шестнадцатилетнем возрасте приехал в Россию вместе со своим отцом, Карло Бартоломео Растрелли, итальянским художником и скульптором, которого нанял на службу племянник энергичного генерала Лефорта — коммерции советник Ж. Лефорт. Растрелли-отец выполнил несколько бюстов прославленных деятелей петровского времени, а также восковую фигуру в натуральную величину самого великого царя. Он передал любовь к скульптуре и своему сыну. Младший Растрелли впоследствии использовал для украшения фасадов и крыш построенных им зданий эффектные скульптурные фигуры в полный рост. С того момента, как Растрелли приехал в Россию, он практически не покидал эту страну и лишь дважды ездил за границу для завершения своего художественного образования. В юные годы он тщательно изучал построенные в Москве церкви, а также окружавшие город монастыри. Зодчий путешествовал по всей России и проводил долгое время в Новгороде, Пскове и Владимире, впитывая особенности их архитектурного облика. Русский стиль стал ему настолько близок, что он мог без особых усилий спроектировать пятиглавый собор.
Так как Императрица Елизавета любила все русское, она предложила Растрелли при создании его архитектурных проектов обращаться к допетровскому периоду и порекомендовала зодчему изучить особенности постройки церквей и зданий в стиле московского барокко, созданных в годы правления ее дедушки — Царя Алексея Михайловича. Елизавета издала также указ о том, что при строительстве новых церквей нужно взять за образец московский Успенский собор. Растрелли использовал подобную архитектурную форму в проектах своих наиболее элегантных барочных соборов. Творчески переработав идеи Елизаветы, гениальный мастер создал нечто новое в архитектуре России восемнадцатого века, что можно назвать «елизаветинским барокко», — стиль, ярко выразивший атмосферу великолепного сказочного двора, королевой которого была Елизавета.
В зданиях, возведенных Растрелли, чувствуется влияние архитектуры Парижа и Вены, однако его творения нельзя назвать «европейскими», как это ошибочно делают многие исследователи. Суть растреллиевских дворцов и особая пышность их отделки воспринимаются как чисто русские; во всем мире нет ничего похожего на них. Здания Растрелли приметны благодаря их внушительным размерам, — весьма существенной для русских характеристике, так как, сознательно или бессознательно, в глубине души они ощущают необъятность просторов страны, протяженной и нескончаемой. Кажется, что этим безграничным ошеломляющим пространствам человек может противопоставить лишь грандиозность зданий. У русских Растрелли перенял также умение создавать поразительные эффекты, располагая множество одинаковых по размерам и форме окон в одну линию.
Здания Растрелли поражают своей протяженностью, а не устремленностью ввысь; возможно, зодчий испытывал те же чувства, что и русский поэт, писавший:
