как его густая рыжая борода покалывает внутреннюю сторону ее бедер.
– Что ж, неплохо, – в конце концов произнес он с сильным шотландским акцентом. – Я бы сказал, что у вас есть задатки художника. Вы отличаетесь от остальных хохотушек Гордона.
Клэр покраснела и почувствовала, что не в состоянии продолжать работу. Марго хихикнула.
– Ну же, – сказал лэрд, – я вам не льщу. Вы хорошо рисуете.
– Это не совсем так, – возразила Клэр. – Я начала заниматься всего семь месяцев назад.
Лэрд подошел ближе, и Клэр ощутила исходящий от него запах твида, табака, вереска и чего-то еще приторно-сладкого – она никогда прежде не слышала такого запаха.
– Вы неплохо рисуете, – повторил он. – Ваш рисунок хорош; и могу побиться об заклад, что и кистью вы владеете не хуже. Мистер Моррисси!
Мистер Моррисси поднял на лэрда взгляд – лицо его стало совершенно белым.
– Мистер Моррисси, вы не будете возражать, если я похищу у вас эту необъезженную кобылицу?
Преподаватель явно колебался:
– Мы собирались посвятить сегодняшнее утро пейзажу.
– Да, конечно, но сейчас ей не повредит немного портретной живописи, не правда ли? А я умираю от желания получить собственный портрет.
Мистер Моррисси с большой неохотой ответил:
– Нет, думаю, это не повредит.
– Тогда решено, – объявил лэрд и тут же принялся складывать мольберт Клэр и собирать ее коробку с красками.
– Минуточку, – начала Клэр, готовая рассмеяться при виде подобной наглости.
Лэрд Дунайн устремил на нее пристальный взгляд своих зеленых глаз – зеленых, словно изумруды.
– Простите, – извинился он. – Вы ведь не возражаете? Клэр не смогла удержаться от улыбки.
– Нет, – ответила она. – Я не возражаю.
– Вот и отлично, – сказал лэрд Дунайн и повел ее в замок.
Марго негодующе фыркнула им вслед.
Он позировал в полутемной комнате на верхнем этаже; высокие стены до самого потолка были обшиты дубом. Главным источником освещения служило окно со свинцовыми переплетами, расположенное почти под потолком, и падающий из него свет походил на луч прожектора. Лэрд Дунайн сидел на огромном, окованном железом сундуке, высоко подняв подбородок, и ухитрился сохранять полную неподвижность все то время, пока Клэр набрасывала эскиз.
– Вы приехали сюда не только за тем, чтобы рисовать и писать красками, у вас есть какая-то цель, – произнес он через некоторое время.
Клэр проворно набрасывала палочкой угля его левое плечо.
– Вот как? – отозвалась она, не улавливая смысла его слов.
– Вы хотите найти здесь душевный покой, не так ли, и все расставить по своим местам?
Она мельком вспомнила об Алане, и о Сьюзан, и о хлопнувшей двери. Подумала о том, как милю за милей шла по Пастушьему лугу под апрельским ливнем.
– Именно в этом и состоит назначение искусства, не так ли? – парировала она. – Расставить все по своим местам.
Лэрд Дунайн криво усмехнулся.
– Так говорил и мой отец. Вообще-то он свято верил в это.
В его тоне было нечто такое, что заставило Клэр на минуту прервать работу. Что-то очень серьезное; какой-то намек, словно он пытался дать ей понять, что подразумевает нечто большее.
– Я вынуждена вас оставить. Мы продолжим работу завтра, – сказала она.
Лэрд Дунайн кивнул:
– Отлично. У нас впереди целая вечность.
На следующий день, когда остальные ученики поехали на микроавтобусе в Форт-Огастес рисовать спускавшиеся ступенями шлюзы Каледонского канала, Клэр, сидя с лэрдом Дунайном в его мрачной комнате с высокими потолками, начала писать его портрет. Она предпочла масляным краскам гуашь, потому что писать гуашью было быстрее. К тому же она чувствовала в лэрде Дунайне нечто изменчивое – она знала, что не сможет передать это при помощи масла.
– Вы очень хороший натурщик, – сказала она после нескольких часов работы. – Не хотите сделать перерыв? Я могу сварить кофе.
Лэрд Дунайн не переменил своей неудобной позы, не сдвинулся с места ни на дюйм.
– Я бы хотел, чтобы вы закончили работу, если не возражаете.
Клэр продолжала писать, выдавив на палитру полтюбика красной краски. Она обнаружила, что не может придать его лицу определенный цвет. Обычно для лиц она использовала чуть меньше палитры желтой охры, серо-зеленой краски, ализаринового красного и кобальтового синего. Но сейчас, сколько бы красного она ни добавляла, лицо оставалось анемичным – почти смертельно бледным.
