l:href='#n_25'>[25] ничего не предпринимали. Но когда закончился хлеб и остался только мешок, из которого, как голуби, вылетали листовки, призывавшие выйти на митинг в понедельник, полицейские позабыли о снисходительности, поскольку это перестало напоминать игры в благотворительность, и вышли из своего укрытия, чтобы арестовать нарушителей порядка.
– Бросай все и беги! – крикнул Даниэль Эмилии, которая наконец-то начала осваиваться и болтала с мальчиком, который гладил ее густые душистые волосы.
Ему было лет десять. Услышав Даниэля, он подпрыгнул, как белка, и велел девушке бежать за ним. Он привел их к одному из домов, показавшихся Эмилии похожими как две капли воды. Она даже подумала, что, заблудившись, никогда бы не нашла выход из этого лабиринта. Но думала она так, только пока они не побежали из дома в дом, пролезая в окна и пробираясь меж фальшивыми стенами из циновок, но так ни разу и не оказались на улице.
Они перебегали из норы в нору, где было только кое-что из мебели и маленькие печки. Полы были везде земляными, а с потолка иногда свисали колыбель или веревка. Они натыкались то на детей, то на индюков, то на невозмутимых стариков, то на женщин, хлопочущих по хозяйству, но не останавливались ни на секунду, пока Милагрос не исчезла за кучей дров, а Даниэль не потянул Эмилию за рукав ко входу в темаскаль.[26]
Они вползли туда через узкое отверстие, служившее входом, которое мальчик тут же закрыл циновкой, и оказались в круглом пространстве, слишком низком, чтобы стоять в полный рост. Эмилия ни разу не видела таких ванных комнат, хотя отец рассказывал ей, что до испанского завоевания сильные мира сего уединялись в этой жаркой темноте, чтобы подумать и одновременно отдохнуть. Прямо напротив входного отверстия располагалась печка. На ней лежали раскаленные камни, на которые плещут воду с ароматными травами, чтобы пар заполнил круглую комнатку.
– Раздевайся, – сказал ей Даниэль, расстегивая рубашку, и прошептал, что если их застанут одетыми, то ему конец.
Эмилия не стала противиться, потому что его слова повергли ее в настоящую панику. Она сняла с себя все верхние и нижние юбки, которые обычно носили женщины в то время. Когда на ней остались только лиф и кружевные панталоны, Даниэль попросил ее поспешить, а сам взял ведро с водой, чтобы вылить на красные от жара камни. Горячий пар заполнил все пространство. Эмилия хотела что-то сказать, но Даниэль приложил палец к ее губам, чтобы она молчала. Снаружи слышался топот ног полицейских, доносились их голоса с вопросительными интонациями и голос мальчика, что-то уклончиво отвечающий.
Эмилия распустила косу, уложенную вокруг головы, и водопад темных кудрей накрыл ее спину.
– Посмотри там! – приказал один человек другому.
– Там моется моя сестра, – сказал мальчик. Но полицейский настаивал, что нужно поискать внутри.
Эмилия сделала знак Даниэлю, чтобы он прижался к стене. Потом перекинула растрепанные волосы на лицо и подползла к циновке, закрывавшей вход. Она отодвинула ее рукой и высунулась до пояса.
Полицейские увидели голую Эмилию в клубах пара, вырывавшихся из дыры: мокрые спутанные волосы словно сеть спускались по ее груди.
Несколько шелудивых псов принялись, скаля зубы, лаять на полицейских, отгоняя их от дома. Мальчик снова закрыл вход циновкой, и Эмилия вползла обратно в круглое убежище, где ее ждал ослепленный ее красотой Даниэль. Сотни слов, как капли воды, упали с его губ, к ней прижалось крепкое мокрое тело, ее руки заскользили по нему, узнавая, запоминая. Она дрожала, но не от страха, уверенная, что даже самая всемогущая богиня сейчас завидует ей.
Милагрос выбралась из своего убежища и ждала неподалеку в одежде и очках слепой нищенки. Пока садилось солнце, а ее племянники приходили в себя, она как могла устроилась на полу и уснула. Через два часа она нарушила горячую тишину темаскаля.
Они вышли из-за домов в полной темноте. Пошел бедовый майский ливень, загнавший обитателей квартала в их хижины, а полицейских – в пулькерию, где их развлекал игрой в кости мороженщик с деревянной ногой, которого дети звали Сатуно Посале.
Они шли по лужам до конца квартала. Выйдя на кукурузное поле, все трое побежали прямо по нему, оглашая криками воздух свободы. По дороге, идущей вдоль рельсов, они вышли за городскую черту. Для Эмилии это было все равно что побывать на празднике в Париже.
– Твое лицо непременно должно быть таким счастливым? – спросила ее тетушка Милагрос, когда они сели в повозку, запряженную мулами, чтобы доехать до дома.
Около семи часов вечера они входили в дом Ла Эстрелья, смеясь над полицейскими и просто так, от полноты жизни. Хосефа выслушала всю историю, но не смогла простить им тот страх, который она пережила, когда они не вернулись вовремя. Она назвала их безответственными и самонадеянными, расплакалась от злости и пригрозила посадить всех троих под замок, пока не закончится выборная лихорадка.
– Так выборы тебя больше не интересуют? – спросил Диего, с нежностью вспоминая о тех временах, когда его жену волновали только романы.
– Я их ненавижу. Я вернусь снова к Золя и к поэтам.
– К Золя?
– Пусть все опасности будут только на бумаге.
– А любовь? – спросил Даниэль, глядя на Эмилию со сладострастием сообщника.
– И она тоже только на бумаге, – ответила Хосефа.
XI
Даниэль попрощался и ушел с Милагрос, но после полуночи вернулся в дом Ла Эстрелья. Он открыл входную дверь ключом, который дала ему тетка. Бесшумно поднялся по лестнице, прошел через гостиную и медленно открыл дверь спальни Эмилии.
– Выходи за меня замуж, – попросил он, стягивая одежду и забираясь к ней в постель.
– Сколько раз? – спросила Эмилия, снимая через голову ночную рубашку.
– Много, – ответил Даниэль, когда она притянула его к себе в темноте.
Они не спали. Они почти не разговаривали. Много часов подряд они были заняты любовной игрой, не в силах оторваться друг от друга, беспечные и любопытные.
– У тебя звезда на лбу, – сказал Даниэль, склонившись к ее груди.
Эмилия погладила его по голове, а потом уткнулась лицом ему в колени и расплакалась, как от горя.
На заре их сморил сон. Их ноги сплелись, и, только когда солнце было уже очень высоко, запах кофе проник в спальню и спутал память их общего сна.
Эмилия услышала, как Хосефа поет в кухне, и открыла глаза. Она оглядела Даниэля, лежащего рядом с ней. И весь он, от пальцев ног до кончиков спутанных волос, был для нее лучшим пейзажем в ее жизни. Она подумала, что его облик, вне связи с исходящей от него силой и с узами, которыми они соединены, сохранится не только в ее памяти, но и в самом воздухе ее комнаты.
– Что тебе снилось? – спросила она, видя, что он проснулся.
– Так, всякие пустяки, – ответил Даниэль сонным голосом с ангельским выражением лица, которое бывает только у тех, кому везет в любви. А потом он снова спрятался в нее, говоря, что у него нет в мире другого убежища.
Они не стали завтракать. Еще не было десяти, когда они сбежали вниз по лестнице и осторожно пересекли двор. Эмилия открыла дверь, и Даниэль поцеловал ее, прежде чем скрыться. А она пошла в аптеку, на седьмом небе от счастья. Диего ни о чем ее не спросил, Эмилия ничего не стала объяснять. У них до обеда было очень много дел.
В два часа дня они вернулись домой после своей обычной игры в вопросы и ответы. О Даниэле не было сказано ни слова. А дома, над тарелкой супа, их ждала Хосефа, любившая во всем ясность так лее, как Диего любил свои лекарственные растения.
– Даниэль ночевал здесь? – спросила она.
– Да, – ответила Эмилия.
– На все Божья воля, – перекрестилась Хосефа. – И не спрашивайте меня, какого именно бога.
После обеда Милагрос зашла за своей племянницей, чтобы вместе отправиться в цирк.
