Всадники с георгиевскими кокардами проскакали вперед. Человек пятнадцать из них через небольшой промежуток времени свернули с дороги к заброшенной бахче и пустили лошадей к стогу сена. Остальные пять шагом двинулись вперед.
Медленный подъем идет от самого Лопатина до Дубового Умета. Только совсем близко перед селом, версты за три до него, дорога круче вздыбливается на пригорок, а затем так же медленно спускается к селу.
Валя с Ребровым, не спеша, двигались вперед.
Вдруг частые удары ружейных выстрелов застегали по степи. Диким галопом пронеслись обратно пять кавалеристов. Ребров и Валя шарахнулись в сторону от дороги и остановились на месте. На бахче повскакали сидевшие там люди. Ловили лошадей и с криком мчались назад. Успели зажечь стог. Он запылал, задымил грязным дымом высоко вверх. А впереди навстречу Реброву и Вале летело новых пять всадников. На минуту они остановились на пригорке, стреляя из карабинов. Пули плюхались в дорожную пыль, жалобно свистели и землей и пылью брызгали на Реброва и Валю. С недоумением Валя спросила:
— Стреляют?
— Да, подними руки вверх, — ответил Ребров.
Всадники подъехали вплотную, все еще держа на руке карабины.
По красным лампасам и верхам бараньих шапок можно было принять их за казаков.
Подъехавший белокурый детина крепко выругался, ткнул слегка Реброва концом своего сапога и закричал:
— На землю чего не лег? Убили бы тебя, сукин сын.
— Я руку поднял, — спокойно сказал Ребров, заметив красные ленточки на плечах кавалериста. — Можно идти дальше?
— Пшел… — и всадник снова крикнул подходящее к случаю ругательство.
Ребров с Валей шли скорым шагом, изредка останавливались передохнуть и снова шли.
Уральский тракт терялся в степи. Самара скрылась из виду еще после пыльного пригорка, на котором сражались конные разведчики. Сухая, пыльная колея убегала вперед, по бокам ее все чаще и чаще стали попадаться обглоданные кем-то костяки павших верблюдов и лошадей.
Дубовый Умет медленно приближался.
— Скорей, Борис, — торопила Валя, сразу почерневшая от воздуха и пыли, — те вернутся назад.
— Навряд ли: удирали быстро, — ответил Ребров.
Они подошли к селу. Глиняные серые изгороди сиротливо торчали среди раскинувшейся позади степи. Кругом было безлюдно. Далеко вперед уходила деревенская улица, в конце ее белело странной формы пятно.
«Что бы это могло быть?» — думал, приближаясь к пятну, Ребров. Мало-помалу он различил крылья и контуры аэроплана. Какие-то люди возились вокруг него. Из переулка внезапно выскочило несколько кавалеристов в лампасах и бараньих шапках. Они проскакали к аэроплану, спешились около него и, привязав лошадей к воротам, вошли в дом. Ребров и Валя подошли ближе. Аэроплан с трехцветными кругами, нарисованными на крыльях, стоял перед небольшой деревенской избой. Несмотря на ранний час, деревенские ребятишки, взрослые мужчины и бабы сгрудились вокруг аэроплана и с любопытством рассматривали гигантскую птицу, залетевшую к ним впервые.
— Чей это? — спросил Ребров стоявшего рядом мужика.
— Был вчерась белый, а сёдня красный, — засмеялся мужик.
— А где командир? — спросил Ребров.
— Начальство? В избе. Спроси товарища Шарабанова.
Ребров вошел во двор и толкнул дверь в избу.
— Где тут товарищ Шарабанов? — спросил он, перешагнув порог избушки.
— Я — Шарабанов, — ответил ему военный, сидевший в переднем углу за столом.
На столе стояли тарелки с гусем и несколькими курами, моченые яблоки, четверть молока и горячий самовар.
Военный был похож лицом на Петра Первого: черные гладкие волосы, завивающиеся на концах, небольшой нос и выдвинутая нижняя челюсть. Но зеленый суконный зипун, шелковый маленький шарф вокруг шеи, золотая цепочка часов, многочисленные кольца на руках, сережка в ухе, бархатные с напуском штаны и лаковые в гармошку сапоги делали его похожим на Степана Разина.
— Я — комиссар, — сказал Ребров. — Только что перешел фронт.
Шарабанов порывисто вскочил.
— Да здравствуют наши вожди! — крикнул он. — Курицу ему, ребята. Угощай.
Товарищ Шарабанов закричал «ура!» и усадил Реброва в передний угол под божницу.
— Товарищ Ребров, — рассказывал между тем Шарабанов, — мы — разведчики полка имени Степана Разина, да вот поотстали от своей части: аэроплан бросить жалко. Возим его с собой. Как только соберут мужиков, поедем догонять своих.
В одиннадцать часов перед избой собрался весь отряд Шарабанова — человек пятьдесят. Все бойцы одеты, как сам Шарабанов, в зеленые зипуны с шарфами вокруг шеи и в бараньи высокие шапки с красным верхом и кистью. Они выстроились в конном строю перед Шарабановым, подняли вверх по команде карабины, дали залп в небо и с песней «Шарабанов командир…» двинулись малой рысью вдоль улицы.
Сразу за отрядом везли на крестьянских лошадях аэроплан. Мобилизованные, мужики поддерживали его хрупкие крылья. За аэропланом в пролетке ехали Ребров с Шатровой, сзади — подвода с яблоками, специально остановленная Шарабановым на Уральском тракту для Вали, а еще дальше, в телеге, сидел какой-то подозрительный человек, выдававший себя за отставшего от Красной Армии артельщика и захваченный Шарабановым.
Резвились на конях бойцы. Только на улицах деревни соблюдали они строй, а в степи носились друг за другом, настегивая коней.
Шарабанов ехал впереди. Без шапки и в глубоких резиновых галошах скакал он на коне.
— Почему вы в галошах, товарищ Шарабанов? — спросила Валя.
— А это галоши товарища Чапаева. Он их забыл у нас и просил ему послать. Вот, чтобы не потерялись, я и надел их. — Шарабанов улыбнулся и дернул коня вперед.
До позднего вечера не мог шарабановский отряд догнать своих. Очевидно, наступление красных шло быстро; армия, к которой принадлежал полк Степана Разина, двигаясь с юга на юго-восток, торопилась поглубже зайти во фланг белым.
В небольшой деревушке отряд расположился на ночь. К Реброву и Шатровой был прикомандирован Цветков, чтобы устроить их на ночлег. Цветков выбрал дом богача и к нему повернул пролетку.
— Эй, хозяин, открывай, — постучал он кнутовищем в ворота.
Двери открылись не особенно быстро, и в них показалась заспанная и недовольная хозяйка.
— Родимые, тесновато у нас, — встала она посреди ворот.
— Шевелись, — тотчас же дернул лошадей прямо на бабу Цветков. — Разоспалась, когда большевиков встречаете; небось, офицерам сама двери настежь открывала, — сказал он, проезжая во двор.
Баба зашевелилась быстрей и ввела лошадь под навес. В избе спали.
— А ну, самовар! — вновь крикнул Цветков хозяйке.
— Давно сами не ставили, — ворчливо ответила та.
— Самовар! — коротко повторил Цветков.
— Мы ведь и без самовара можем обойтись, — сказала Цветкову Валя.
— Врет она, товарищ Шатрова. Мы их знаем. Вон и мужика нет, у белых наверняка, — сказал Цветков. — Где мужик? — спросил он бабу.
— В городе. Право слово, в городе, — забожилась хозяйка. — Третьёго дни на базар поехал, и все нет. Не знаю, чего доспелось.
— «Не знаешь», — передразнил Цветков. — Все они на базар ездят… А ну, пожарь что-нибудь.
— Чего пожарить — ни мяса, ни картошки нету…
— Пожарь, тебе говорю, — снова приказал Цветков.
Хозяйка вышла, вздыхая, из избы.
