внесли предложение о вотуме недоверия кабинету Свитальского и на следующий день приняли абсолютным большинством голосов. Президент утвердил отставку, страна оказалась без правительства. Это не был правительственный кризис в точном понимании этого слова, потому что за вотумом недоверия не последовали переговоры его инициаторов о создании собственного кабинета. Правда, они заявили, что не будут возражать, если президент поручит кому-нибудь из представителей оппозиции сформировать правительство, но дальше этого не пошли, оставив инициативу Мосьцицкому Тем самым сейм как бы подтвердил исключительное право президента, а фактически Пилсудского, определять весь состав кабинета. Добившись отставки Свитальского, оппозиция исчерпала свой наступательный потенциал. А это автоматически отдавало инициативу Пилсудскому, накопившему к этому времени огромный опыт борьбы с оппозицией.
Августовская новелла 1926 года ограничивала время работы парламента над бюджетом пятью месяцами, и если он его не успевал утвердить, то это должен был сделать президент своим декретом. Таким образом, правительство не могло остаться без бюджета. Один месяц из отпущенного парламенту срока уже прошел. Заставить парламент интенсивнее работать над бюджетом Пилсудский мог, и далее препятствуя его работе. Согласно парламентским обычаям во время правительственного кризиса работа депутатов приостанавливается. Поэтому чем дольше сейм бездействовал, тем меньше у него оставалось времени для работы с правительственным проектом государственных расходов. А если бы парламент бюджет вовремя не одобрил, то тогда у санации был бы повод заявить, что сейм не хочет исполнять свои конституционные обязанности. Пилсудский знал, что опытные парламентарии это понимают и поэтому постараются лишить режим этого аргумента, приняв бюджет вовремя. Сам он в это время избегал делать какие-то громкие заявления или высказывать угрозы в адрес сейма. Лишь президент демонстрировал активность, ведя переговоры с руководителями палат и парламентских клубов. Но последнее слово было за Пилсудским.
Лишь 21 декабря 1929 года появился реальный кандидат в премьеры – все тот же Бартель. Новый кабинет был приведен к присяге 29 декабря. Есть интересное свидетельство, записанное со слов Бартеля, о том, как Пилсудский уговаривал его принять этот пост в четвертый раз. Первоначально с этим предложением к нему обратился президент, но профессор своего согласия не дал. «Однако после этого он был вызван к Пилсудскому и там сдался перед настойчивыми просьбами великого человека, к которому он глубоко привязан. „Если бы вы были на моем месте, – сказал он, – то и вы бы не могли отказать“. Я сидел рядом с ним, он очень трогательно провел своей рукой по моему колену и грустным голосом обратился ко мне с такими словами: „Пан Казимеж, я очень болен, может, мне даже придется умереть, и я бы хотел, чтобы после моей смерти был сильный человек, который сумеет защитить мою честь. Этим человеком можете быть только вы“. Эти слова, – продолжал Бартель, – глубоко меня потрясли и развеяли все мои сомнения, я был совершенно разоружен и не способен к малейшему сопротивлению воле коменданта»[250]. Радикальных изменений в составе правительства не произошло.
Назначение премьером Бартеля, считавшегося либералом среди пилсудчиков, было воспринято оппозицией с удовлетворением как подтверждение ее силы. На самом же деле в выигрыше оказался Пилсудский. Незаметно для оппозиции он сумел стимулировать работу сейма над бюджетом, в первой половине февраля 1930 года она была успешно завершена, и проект бюджета, претерпевший незначительные изменения по сравнению с правительственным вариантом, был передан в сенат. Теперь диктатор мог переходить к осуществлению намеченной им стратегической цели – роспуску парламента. Что касается сроков этой акции, то он не был ограничен каким-либо конкретным временем, поскольку открытие следующей бюджетной сессии сейма уже традиционно могло быть назначено только на 31 октября 1930 года. И вновь оппозиция облегчила ему задачу. 8 марта сеймовая фракция ППС внесла предложение о вотуме недоверия министру труда и социального обеспечения Александру Пристору, другу и близкому соратнику диктатора. Поводам стала его политика в отношении больничных касс, в руководящих органах которых прежде доминировали социалисты.
В ответ на этот вызов санации Пилсудский, видимо, приказал Бартелю резко выступить в парламенте, что тот и сделал спустя четыре дня. Суть речи премьера сводилась к тому, что парламент себя изжил и не способен решать задачи, стоящие перед современным государством, депутаты перестали соответствовать своему предназначению представителей народа, превратили служение в профессию и т. д. Оппозиция сочла это выступление покушением на основы демократии и отреагировала на него 14 марта выражением вотума недоверия Пристору, хотя Бартель и предупредил сейм, что в случае такого решения правительство в полном составе подаст в отставку. Схватка правительства и оппозиции завершилась очередной кажущейся победой последней.
Пилсудского более чем устраивала отставка кабинета Бартеля. Вопрос с бюджетом можно было считать решенным, хотя проект еще не вернулся из сената и не был окончательно утвержден нижней палатой. Теперь это без ущерба для престижа режима мог сделать президент, а ответственность за это можно было возложить на сейм, якобы безответственно относящийся к своим обязанностям. Но в повестке дня работы сейма были еще два вопроса, в решении которых режим было крайне не заинтересован. Во-первых, все еще незавершенное дело Чеховича – Государственный трибунал не стал выносить по нему окончательного решения, хотя и признал факт нарушения закона. Он вернул дело сейму, заявив, что только тот может по существу оценить открытые правительством кредитные линии и произведенные расходы. И лишь после получения соответствующего решения нижней палаты можно будет возобновить процесс. Во-вторых, утверждение выводов специальной комиссии сейма, созданной для расследования инцидента при открытии сессии сейма 31 октября 1929 года. Однако в связи с известной практикой, что сейм не работает, пока нет кабинета, можно было дотянуть до конца марта, когда истекал предусмотренный августовской новеллой срок работы бюджетной сессии.
17 марта президент принял отставку правительства Бартеля и предложил сформировать новый кабинет Пилсудскому, но тот отказался. 19 марта в прессе появилась его статья с изложением мотивов такого решения, в целом сводящихся к испытываемому им отвращению к парламентским методам работы вообще и польского сейма в особенности. Следующим кандидатом в премьеры стал маршал сената Юлиан Шиманьский, всемирно известный врач-окулист, профессор Виленского университета. Будучи человеком, не посвященным в тонкости политической игры, проводившейся Пилсудским, он со всей серьезностью отнесся к порученной ему миссии. Проведя переговоры с представителями сеймовых фракций, кандидат в премьеры пришел к выводу о возможности достижения мира между противостоящими сторонами и создании правительства политического примирения, о чем не преминул сделать публичное заявление.
Но когда спустя неделю Шиманьский, гордый достигнутым успехом, пришел к Пилсудскому, то вместо похвалы услышал весьма неприятные для него слова: диктатор не собирается выводить оппозицию из тупика, в который она сама себя загнала, без твердых гарантий с ее стороны, что его дело не пострадает. Он согласится взаимодействовать с оппозицией только в том случае, если депутаты и партии откажутся от контроля работы правительства и его персонального состава, не будут вмешиваться в вопросы, связанные с уже одобренным бюджетом, согласятся отменить шестой пункт закона о государственных финансах, регулирующий полномочия правительства при открытии не предусмотренных бюджетом кредитных линий, наконец, если сейм уйдет на каникулы, по крайней мере, на полгода[251] . Это были и ультиматум оппозиции, и программа изменения характера режима, сложившегося в Польше после мая 1926 года, и завуалированный отказ войти в правительство Шиманьского. Затем миссия премьера была поручена брату маршала Яну Пилсудскому. Было очевидно, что это назначение – всего лишь очередной акт фарса, разыгрываемого по сценарию диктатора.
В этих условиях Игнаций Дашиньский, понимавший, что времени у сейма для работы остается все меньше, решил нарушить неписаный обычай и созвать сессию сейма на 29 марта 1930 года. Для парламента наступил момент истины. Или бросить перчатку режиму и вступить в поединок, чем бы он ни кончился, или проиграть, и на этот раз окончательно и бесславно. Всю серьезность положения осознавал и Пилсудский. Если бы сейму удалось довести дело Чеховича до конца, то диктатору пришлось бы отказаться от видимости пребывания режима в правовом поле. И это было бы, пожалуй, его наиболее болезненным поражением. А распускать сейм в столь критический момент было опасно, ведь у оппозиции появилось бы основание утверждать, что режим таким образом пытается замять дело Чеховича. Единственное, что оставалось спасителю отечества, – начать очередную игру нервов.
В бой были брошены депутаты Беспартийного блока. Не имея возможности помешать принятию
