Ларисин голос в трубке был спокоен, речь обстоятельна. Как всегда.
— Лена, ты сказала, что хотела бы, чтобы Миша узнал о твоих подозрениях.
— Да, — зачем-то ответила я, хотя меня и не спрашивали.
Лариса невозмутимо продолжала, проигнорировав мою реплику:
— Или распустить слух, чтоб другие узнали. Я все время об этом думаю. Я могу тебе помочь распустить слух.
— Как? — Я задохнулась от удивления и опять была проигнорирована попадьей.
— Я советовалась с Милой. Она одобрила. Сказала, что если Миша заволнуется, то, вполне возможно, допустит ошибку и это позволит его как-нибудь прищучить.
Лариса помолчала. Я тоже молчала, отказавшись от попытки поучаствовать в разговоре. И правильно.
Лариса не ждала моих слов, она просто собиралась с силами. Из трубки послышался легкий вздох, и Лариса, еще более раздумчиво, чем обычно, продолжила:
— Знаешь, Леночка, возможно, это не совсем по-христиански, но мне очень хочется прищучить Мишу, если он виноват…
Если он виноват… А если нет? Вдруг это роковая ошибка? Какая? Откуда я знаю? Роковая.
Нет покоя моей душе.
А Лариса, вымолвив на прощание:
— Приезжай завтра после ранней обедни, я тебя кое с кем познакомлю, — повесила трубку.
Юра привычно вырулил на стоянку у церковной ограды. Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе направились к храму.
Матушка Лариса ждала нас у вымощенной булыжником дорожки. С ней рядом стояла маленькая худенькая женщина.
Моложавое лицо с большими темными глазами и коротко остриженная темноволосая головка с чуть торчащими ушками показались мне знакомыми.
Юра, тихо охнув, произнес имя.
Верно. Эта женщина не без оснований считается одним из самых бесстрашных репортеров страны и ведет колонку новостей в популярной столичной газете. В ее послужном списке репортажи из всех «горячих точек» страны, участие в освобождении заложников и пребывание в плену. Ее темные глаза много видели, все понимали и были полны печали.
Лариса познакомила нас. Журналистка выслушала меня, кивнула и, не задавая вопросов, пообещала:
— Завтра в хронике будет материал, который, думаю, вас устроит.
— Вы вот так просто сделаете такое для незнакомого человека? — неприятно поразилась я.
Моя собеседница не обиделась. Напротив, в темных глазах засветилась симпатия, и она улыбнулась мне.
— Нет. Я бы не стала такое делать почти ни для кого. Но для матушки Ларисы я сделаю все.
Лариса перекрестила вслед маленькую решительную фигурку.
В машине я поняла, что опаздываю. Если статья появится завтра, то и Миша может начать действовать завтра. А я еще не готова.
Всю дорогу до дома я напряженно размышляла.
Мой план был всем хорош. Но в нем было слабое звено. Этим звеном была я.
Автоответчик хрипловатым Милкиным голосом сообщил.
— Мы проверили, кто проводил консультацию в поликлинике онкоцентра в тот день, когда там была Лялька. Ее принимал доктор Славкин. У нас кое-что на него нашлось, и ему пришлось со мной поговорить.
Вот что он поведал… Понятно, не под протокол, а так, на голубом глазу.
За штуку баксов он сказал больной Троицкой, что у нее рак.
Нет, не так. Он ничего не говорил, печально покачал головой и стал глядеть в окно. Лялька спросила:
«Что?» Он вздохнул. Она поняла, спросила: «Сколько мне осталось?» Он успокаивающе-фальшиво что- то залепетал. Она спросила: «Но хоть три месяца у меня есть?» «Да, — сказал он, — три месяца у вас есть».
Он ничем не рисковал. Нигде ничего не написал. И даже ничего не сказал. Он не интересовался, зачем мужу больной Троицкой нужна его ложь. Взял тысячу долларов, и все. Он соучастник, но я никогда не смогу этого доказать. Однако я не я буду, но этот хренов эскулап получит свое. Василек мне поможет. Кстати, он здесь и передает тебе привет.
Ну вот и все. Теперь я сделаю то, что должна сделать. И у Миши останется всего один шанс. Но я его ему оставлю.
— Костенька, я хочу побыть с тобой вдвоем.
— Я тоже.
— Нет. Ты не понял. Я хочу побыть с тобой вдвоем, как раньше. Чтобы в квартире больше никого. Ты и я. Отправь Юру.
— Это неразумно.
— Конечно, нет. Но я устала быть разумной. Отправь Юру.
— Хорошо. Попрошу Олега держать пару ребят в радиофицированной машине у подъезда.
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже. До встречи.
Юра нахально слушал разговор, стоя за моей спиной.
— Ты сегодня вечером свободен. И ночью.
— Я бы предпочел остаться дома.
— Сожалею. Но придется уйти.
Он независимо вскинул голову, четко повернулся через левое плечо и, покачивая широченными плечами, удалился.
Ну разбаловала я парня!
Теплая душистая пена ласкала тело, а синие Костины глаза душу. Я протянула ему губку:
— Потрешь жене спинку?
Он улыбнулся и окунул губку в ванну. Его руки были нежными и знакомыми, их прикосновения разливались теплом внутри меня.
— Леночка, Лена, — приговаривал Костя севшим от сдерживаемого желания голосом. — Горяченькая, голенькая, чистенькая…
Его губы скользнули по моей щеке, шее, плечу. Я сдула пену с его лица, поцеловала полуоткрытый смеющийся рот.
— Какого черта! — внезапно разгневался мой муж. — Ты там и вся в пене, а я здесь и в халате.
Почему нам поставили такую маленькую ванну? Ведь можно купить любую, хоть десять квадратных метров, хоть двадцать…
— Конечно, — с подъемом поддержала я, — и устраивать групповые заплывы.
— Групповые? — неприятно поразился муж. — Откуда эти извращенные фантазии?
Он гневно уставился на меня. Я покаянно повесила голову. И Костя постановил:
— Ничего группового. Парные заплывы. Только ты и я.
— Дивно. Но пока ты не можешь прийти ко мне, я приду к тебе. Иди, все приготовь и жди меня.
Я взяла в руки душ. Костя, нажав на мое плечо, немного притопил меня. В отместку я, ударив ладонью по воде, направила в его сторону веер брызг. Муж отпрыгнул к двери, закрываясь от брызг ладонью, подмигнул мне и исчез.
Это была самая лучшая моя ночная рубашка: прозрачная бледно-сиреневая с белыми кружевами. Она приятно струилась по телу до самого пола. Я ужасно понравилась себе в этой рубашке, с распущенными по плечам волосами и с удовольствием постояла перед зеркалом.
Выйдя из ванной, я постояла, ориентируясь в квартире. И обнаружила, что гостей ждали не в
