Уверен, что для меня это был момент кризиса. В течение нескольких минут – я так и не узнаю, сколько прошло времени, – я стоял, привалившись к стене, совершенно обессиленный, не в состоянии идти дальше, не имея сил даже обругать себя за собственную глупость – за то, что не предвидел столь очевидного ограничения; раздавленный отчаянием, ибо теперь все представлялось мне выше моего понимания.
Вероятно, я так и продолжал бы там стоять (если предположить, что умственный паралич не переместил бы меня в конечном итоге в 1971-й), не услышь вдруг звука шагов. Я быстро открыл глаза, повертел головой по сторонам и увидел человека, приближающегося ко мне по коридору.
Предчувствуя недоброе, я уставился на него. На нем было нечто вроде костюма, в котором я видел моего брата на одной из фотографий нашего семейного альбома, – из серого твида, с бриджами. Только когда мужчина приблизился, я заметил, что пиджак на нем другой, больше похожий на рубашку, что на ногах у него серые ботинки с пуговицами, а в руке – жемчужно-серый котелок. Из-за бороды возраст угадать было невозможно. Помню, что в изумлении подумал: «Чарльз Диккенс». Я понимал, что это не мог быть он, однако сходство меня поразило.
С другой стороны, я, должно быть, показался ему призраком, потому что на его лице отразилась тревога и почти сразу же сочувствие. Ускорив шаги, он поспешил в мою сторону.
– Почтеннейший сэр, вы не больны? – спросил он.
Звук первого голоса, услышанного после перенесения в 1896-й, подействовал на меня как электрический шок, заставив вздрогнуть.
– Почтеннейший, – повторил мужчина, взяв меня за плечо.
Я уставился ему в лицо, находящееся всего в нескольких дюймах от моего. К утру того дня (в моем времени) этот человек был уже много лет мертв – такая зловещая мысль промелькнула в моем мозгу. Сейчас он жив и бодр: при ближайшем рассмотрении я заметил, что он, вероятно, моложе меня. Я ощутил на своем плече сильный нажим его пальцев, видел участие в ярких голубых глазах, даже почувствовал в его дыхании безошибочный аромат табака. Он был абсолютно, неправдоподобно живым.
– Позвольте мне проводить вас в ваш номер, – предложил он.
Я с трудом сглотнул, стараясь взять себя в руки. Я четко понимал, что необходимо начать приспосабливаться, или я все потеряю.
– Нет, благодарю вас, – ответил я, силясь улыбнуться. – Просто легкий приступ…
И в смущении замолчал. Я уже собирался сказать «гриппа», когда понял, что в 1896 году это так не могло называться.
– Головокружения, – запинаясь, закончил я. – Я был болен и еще не совсем поправился.
– Может быть, вам стоит прилечь, – сказал он, и это предложение странно поразило меня.
В его голосе звучала искренняя забота, и я вдруг подумал, что моя первая встреча с другим человеком могла оказаться пагубной, если вместо этого молодого человека мне попался бы какой-нибудь холодный, неприятный тип, только усугубивший мое состояние. Я выдавил из себя улыбку.
– Нет, спасибо. Со мной все в порядке. Благодарю за любезность.
– Не за что. – Он с улыбкой отпустил мою руку. – Вы уверены, что обойдетесь без моей помощи?
– Да. Спасибо. Со мной будет все хорошо.
Я понимал, что повторяюсь, но иные слова в голову не приходили. Как и походка, моя речь в этом новом окружении поначалу была запинающейся и неумелой.
Он кивнул.
– Что ж… – Он снова наморщил брови. – Вы уверены? – спросил он. – У вас довольно бледный вид.
Я кивнул в ответ.
– Да, благодарю вас. Я уже… почти дошел до своего номера, – добавил я то, что пришло мне в голову.
– Хорошо. – Он добродушно похлопал меня по плечу. – Берегите себя.
Он продолжил путь по коридору, а я пошел в противоположном направлении, чтобы он не видел меня стоящим у стены и не считал себя обязанным вернуться. Я шел медленно, но, помнится, более или менее прямо. «Важный момент, – снова подумал я. – Моя первая встреча с обитателем 1896 года. Барьер успешно преодолен».
Мне в голову пришла мысль о том, что, окажись я в подобных обстоятельствах в этом коридоре в 1971- м, вряд ли ко мне проявили бы такую доброту. Если уж люди молча стоят рядом, когда кого-то убивают, то маловероятно, чтобы меня, в изнеможении привалившегося к стене, удостоили бы чем-то иным, кроме беглого взгляда.
Спускаясь по лестнице, я начал различать гул голосов и непонятную мешанину звуков. Помню, возникло ощущение, будто погружаюсь в какой-то водоворот. Очередное суровое испытание, и гораздо более опасное. Вместо единственного заботливого джентльмена теперь я должен был столкнуться с массой людей в их полновесной особой среде обитания 1896 года.
Похолодев, я остановился на лестнице, вопрошая себя, хватит ли у меня сил встретиться с этим. Со всей очевидностью я понял, что перенестись в другое время намного проще, чем к нему адаптироваться.
Тем не менее приходилось приспосабливаться. Я не мог позволить себе сдаться теперь, когда Элиза была от меня в нескольких минутах ходьбы. Изо всех сил ухватившись за перила, я продолжал спускаться по лестнице, чувствуя, как меня вовлекает в себя ритм 1896 года, заставляя согласовывать свой ритм с его незнакомыми биениями или потерять их навсегда.
Остановившись на последней лестничной площадке, я оглядел помещение, похожее на гостиную. У стены справа от меня был камин с горящим углем на решетке. Около него стояли покрытый дорожкой стол и четыре легких стула. Я не отрываясь смотрел на них, по меньшей мере минуту, оттягивая конфронтацию с натиском образов и звуков, которые ждали меня внизу.
