– Надеюсь, да. – Легким касанием пальцев она пробежала по моей груди. – Меня настолько снедало безумие, которое ты во мне пробудил, что не знаю, доставила ли я тебе радость.
– Ты доставила мне большую радость. – Глядя на неуверенное выражение ее лица, я улыбнулся. – Если хочешь, я прикажу высечь это в камне.
Нежно улыбнувшись мне в ответ, она окинула взглядом свое тело.
– Скажи, я ужасно худая? – спросила она.
Отодвинувшись, я взглянул на ее маленькие выпуклые груди, плоский живот, талию, настолько узкую, что я мог, казалось, обхватить ее ладонями с вытянутыми пальцами обеих рук, стройные ноги – все ее розовое упоительное тело.
– Ужасно, – подтвердил я.
– О-о.
Голос ее прозвучал так испуганно, что я готов был смеяться и рыдать одновременно, страстно целуя ее щеки и глаза.
– Я обожаю твое тело, – сказал я. – И не смей никогда называть его по-другому, кроме как совершенством.
Наш поцелуй был долгим и страстным. Когда мы оторвались друг от друга, она взглянула на меня с выражением полнейшей преданности.
– Я хочу быть для тебя всем, Ричард, – сказала она.
– Так и есть.
– Нет. – Она мягко и смущенно улыбнулась. – Я знаю, как неопытна в любви. Разве могло быть иначе? – Ее улыбка стала чуть проказливой. – У меня нет образования, сэр, нет опыта. Двигаюсь я неуклюже и забываю роль. Я забываю даже само название пьесы – настолько ею поглощена. – Она медленно провела пальцами по моей спине. – Я забываю буквально все, – сказала она. – На сцене я теряю рассудок, но мне это нравится – каждая секунда.
Теперь ее взгляд выражал откровенную чувственность. Она вдруг подалась вперед, и мы долго целовались, не в силах насытиться вкусом губ друг друга.
Наконец мы все же смогли прервать поцелуй, и я улыбнулся.
– Эта роль просто создана для тебя, – сказал я.
Ее детский смех так меня восхищал – мне казалось, сердце мое разорвется от счастья. Я крепко прижал ее к себе.
– Элиза, Элиза.
– Я люблю тебя, Ричард, так тебя люблю, – шептала она мне в ухо. – Ты меня, наверное, возненавидишь, потому что я снова голодна.
Я со смехом выпустил ее из объятий, и она заставила меня ненадолго встать, пока перестилала постель. Потом она сбегала в другую комнату, вернувшись с двумя яблоками, и мы лежали друг подле друга на прохладных простынях и ели яблоки. Вынув семечко из своего яблока, она прилепила его к моей щеке, что заставило меня улыбнуться и спросить ее, что она делает.
– Подожди, – сказала она.
Через несколько секунд яблочное семечко отвалилось.
– Что это значит? – опять спросил я.
Ее улыбка сделалась грустной.
– Что ты меня скоро покинешь, – ответила она.
– Никогда.
Но она не повеселела, и я легко ущипнул ее за руку.
– Кому ты веришь? Мне или яблочному семечку?
К моему огорчению, улыбка ее так и осталась грустной. Она снова пристально вглядывалась мне в глаза.
– Мне кажется, ты разобьешь мне сердце, Ричард, – вдруг тихо сказала она.
– Нет. – Я старался говорить как можно более убедительно. – Никогда, Элиза.
Она явно хотела рассеять грусть.
– Хорошо, – кивнула она. – Я верю тебе.
– Ну еще бы, – с притворной сварливостью отозвался я. – Кто-нибудь вообще слыхал о гадании по яблочному семечку?
Это уже было лучше. Теперь в ее улыбке не чувствовалось примеси печали.
– Надеюсь, ты все-таки напишешь для меня пьесу, – сказала она. – Мне бы хотелось сыграть в твоей пьесе.
– Попытаюсь, – пообещал я.
– Отлично. – Она поцеловала меня в щеку. – При условии, конечно, – с улыбкой прибавила Элиза, – что после всего этого я вообще захочу играть.
– Захочешь.
