Умберта зажмурилась от восторга. Романтические чувства переполняли ее, она подумала, что когда- нибудь расскажет эту историю их детям. Однако представлять себя женой и матерью детей Замира было достаточно самонадеянно, и Умберта предпочла наслаждаться моментом. Ночь пьянила, обволакивала, как будто приглашая отпраздновать их встречу. В темноте Умберта повела Замира в березовую рощу, где не раз оставалась наедине сама с собой в сени легких, стремящихся в небо ветвей. Они растянулись под березами, утопая в серебристых лучах маленькой луны.
Замир старался вобрать в себя терпкий, хвойный запах Умберты; Умберта пыталась уловить песчаный отблеск в глазах Замира. Наслаждение было сдержанным, как будто они выполняли некий торжественный обряд. На пике удовольствия их души, приплясывая, поднялись в небо, к облакам, и дождем опали на ветви баобаба. Всю оставшуюся ночь его листья сверкали, но великан, нечуткий к подобным нежностям, все время шелестел, пытаясь стряхнуть с себя романтические излишки.
До зари, пока солнце не победило ночь, они проспали в комнате Умберты. Прихотливыми мазками художника утренний свет ласкал мускулистый оливковый торс Замира, напряженный, как у модели на съемках рекламного ролика. Умберта таяла от его близости, как будто он был ее собственным творением. От женской груди не осталось и следа, только длинные черные волосы раздражали, напоминали ей о прежнем Замире, который принадлежал Руджери. Повинуясь внезапному порыву, Умберта схватила ножницы, и клочки волос полетели на розовый шелк простыни.
Сквозь дремоту Замир понял, что происходит, но не стал мешать Умберте. Когда она отстригла последние пряди, юноша совсем проснулся, но подойти к зеркалу не было сил. Весь опухший, он чувствовал себя отвратительно. На шее, которую теперь не прикрывали волосы, Умберта обнаружила красную сыпь. В тревоге она подняла Замира с постели, но от слабости он даже не мог стоять на ногах, тяжело дышал и вскоре потерял сознание.
В больнице Замира долго и тщательно осматривал профессор Маркуччи. Возможность отравления цианидом даже не пришла доктору в голову, и свой вывод он построил на основе анализа на аллергены. Он указал на припухлость на руке Замира:
— Это признак аллергии на березу, одной из самых коварных. Вам нужно пройти курс лечения антигистаминными препаратами и как можно дальше держаться от этих деревьев. Анафилактический шок может иметь серьезные последствия.
Умберта сразу подумала о роще, где они провели ночь. Как же березы, нежные и деликатные, могли стать ядом? Неужели они могли нанести вред ее Замиру? Оказалось, что деревья, которым она всегда полностью доверяла, подобно некоторым видам гримов, таят в себе большую опасность.
По дороге из больницы, в автомобиле, вывернув из очередного поворота, Умберта внезапно посерьезнела. Больше всего на свете ее сейчас волновало здоровье Замира.
— Профессор сказал, что тебе нужно держаться подальше от берез. Да и работать на куполе может быть опасно. Может, устроим небольшие каникулы? — с надеждой в голосе спросила она.
Замир, хотя и несколько вялый после укола антигистаминного препарата, отреагировал немедленно и очень резко, впервые посмотрев на девушку диким, звериным взглядом:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Было бы лучше отправиться вместе в путешествие. Эти деревья могут тебе еще сильнее навредить, а я этого не хочу.
— Я бы не оставил площадку даже под страхом смерти. Мои чувства к тебе — это одно, а работа — совсем другое, не надо их смешивать. Буду пить лекарства, после первого же укола мне стало лучше. Из-за какой-то дурацкой аллергии я должен все бросить? — сухо и жестко ответил Замир.
Столь бурная реакция Замира расстроила Умберту. Говорить больше было не о чем, и, нахмурившись, она молча продолжала рулить по направлению к вилле. Грузовик, груженный сеном, никак не уступал дорогу. Умберта нервно посигналила, пошла на обгон, и клочок, сена упал на ветровое стекло. Замир тут же попытался снять напряжение:
— У меня на родине говорят, что сено приносит удачу. Если на тебя падает сено — это к счастью. Надо радоваться каждому моменту в жизни. Смотри: чудесная погода, солнце, сено, я чувствую себя гораздо лучше. А мы думаем о каких-то болезнях. — Сказав это, юноша провел рукой по волосам Умберты.
Умберта улыбнулась, закрыла окошки, поскольку дорога шла как раз мимо березовой рощи. Замир действительно выглядел лучше, разговорился, повеселел. Чмокнув Умберту в щеку, он вернулся на строительную площадку.
От мысли, что к назначенному на четвертое сентября шоу первенец может еще не родиться, Тициана места себе не находила. Она часами лежала на кровати, отмечая каждое движение сына, и зачастую ни с того ни с сего подзывала Манлио с восторженными возгласами:
— Слышишь, как он пинается? А сейчас головкой крутит. По-моему, он бодрый, живенький, а никакой не ленивый, как сказал этот идиот Серристори. Если я правильно подсчитала, все случится двадцать пятого августа. Совершенно непонятно, почему он должен родиться позже, как ты считаешь?
Манлио не знал, что ответить. Конечно, когда назначали дату праздника, никто не подумал о возможной задержке. Тициана всматривалась в глаза мужа, чтобы найти подтверждение своим словам, но сомнение, которое плескалось в них, только еще больше ее расстраивало. В каком-то справочнике она вычитала, что гимнастика помогает ускорить роды, и теперь посвящала все свое время бесконечным упражнениям. Во время этих сеансов на спину Тицианы каждый раз усаживалась муха, чтобы насладиться получасовым впрыскиванием чистого адреналина. Она бесстрашно отдавалась смертельно опасной игре, кубарем скатываясь вниз по спине, потом усаживалась на пружинящую поверхность груди, все больше раздувавшейся от молока, наконец, опьяненная восторгом, планировала на ноги, ритмично взбивающие воздух. Однажды вечером муха, оторопев от сотен фигур высшего пилотажа, в изнеможении присела в лужицу пота на шее, и неожиданный переход Тицианы к упражнениям для пресса застал ее врасплох. Раздавленная о коврик, муха погибла, счастливо улыбаясь, как тот, кто всегда черпал жизнь полной ложкой.
Во время атлетических сеансов Тицианы Манлио-младший, который все меньше походил на зародыш и все больше на ребенка, грустно сворачивался в клубочек в своей плаценте, покрепче ухватывался за пуповину, чтобы смягчить толчки разбушевавшейся матери, и терпеливо ждал, когда все это безобразие закончится и можно будет спокойно поспать.
— Кесарево? Ни за что! — в очередной раз выкрикнула Тициана и в исступлении уставилась на мужа, повторяя про себя все известные ей ругательства, оскорбления и угрозы в адрес доктора Серристори, который уговаривал ее уже битый час.
— Я в сотый раз вам повторяю: беспокоиться не стоит! Возможный шрам тоже не должен вас волновать, впоследствии можно будет сделать пластику, многие мои пациентки…
Тут Тициана взорвалась. Несколько дней она не спала, и стресс окончательно лишил ее здравого смысла. Захлебываясь от злости, она буквально выплюнула в лицо врачу:
— Хватит! Вы уже давно в маразме! Я вообще не понимаю, почему я должна терять время, выслушивая вас!
Багрового Серристори чуть не хватил апоплексический удар, особенно после упоминания про маразм, которого он боялся больше смерти. Больше не сдерживаясь, он вспомнил обо всех неприятностях, которые причинила ему Тициана, и наконец снял с души тяжкое бремя:
— Значит, вы, дорогая моя, не хотите кесарево, которое делают тысячи баб, и никаких шрамов у них не остается? Боитесь за свой драгоценный животик? Знаете, что я вам скажу? Идите-ка вы к чертовой матери!
Это оскорбление произвело на Тициану оглушительный эффект. Подобно сеньорам XVIII века, она побледнела и без чувств рухнула на подушки. Серристори собрал в кучку свое человеческое достоинство, проверил, на месте ли сердце и гордость, и, поправ клятву Гиппократа, молча вышел из спальни. Дверь этого дома закрылась за ним в последний раз.
Манлио Каробби, наблюдавший за истерикой жены с брезгливой отрешенностью, вынул из туалетного
