— Со мной будьте осторожны, Макс. Влюбленный человек легко раним.
Макс улыбнулся:
— Но ведь это хорошая сигара, не так ли, Август?
— Великолепная.
— В таком случае возьмите всю коробку. Влюбленный человек никогда не знает, когда ему понадобится коробка сигар. — Август попытался отказаться, но Макс бесцеремонно вложил ему в руки большую коробку сигар и проговорил: — Некоторое время по этому маршруту будет ездить майор Георг Тухель. Звоните ему утром в любой будний день, если захотите, чтобы вас подвезли. Макс повернулся к шоферу: — Довезите обер-лейтенанта до радиолокационной станции «Горностай». Ко мне — утром, в обычное время.
Шофер прикрыл дверцу машины и отдал честь полковнику Максу Зеппу. Когда машина тронулась, Макс помахал Августу рукой.
Почти целый час шофер и Август ехали молча, но, когда машина вошла в запретную зону, Август почувствовал, что должен что-то сказать. Позади них скрылась последняя деревня, узкая цементная дорога сменилась песчаной, и неожиданно сквозь дымку стало видно Северное море.
Покрышки «ситроена» скользнули по мягкому песку. Шофер открыл дверцу для Августа, довольно формально взял под козырек и сказал:
— Я думаю, что вам, герр обер-лейтенант, небезынтересно узнать, что герр полковник Макс Зепп получил приказ отправиться в пехотный полк на русском фронте. Он уезжает в среду. Нам будет недоставать его.
— Мне тоже, — сказал Август. — Благодарю вас.
В бараке для дежурных экипажей был беспорядок: на стульях везде разбросаны газеты и отделанные мехом куртки, ставшие ненужными летчикам в теплый солнечный день. Лёвенгерц к этому времени уже имел возможность поразмыслить относительно похищенного досье. Сколько влиятельных офицеров люфтваффе необходимо для того, чтобы протест был законным или, по крайней мере, трудно наказуемым? В какой степени эти офицеры будут единодушны в своем мнении?..
Штаркхоф мог бы ответить на все эти вопросы, но Лёвенгерц был полон решимости не сообщать ему никакой информации взамен.
— Герра доктора Штаркхофа, пожалуйста, — сказал он телефонисту. Наступила короткая пауза.
— Алло, фон Лёвенгерц, — отозвался наконец тот. Я так и думал, что вы позвоните.
— Я о похищенном досье, конечно, — сказал Лёвенгерц.
— Послал вам копию почтой, да? Боже мой, никак не пойму, почему наши люди не смогли перехватить эту почту? Ну что ж, вы будете пятнадцатым.
— Вы намереваетесь прибыть сюда и собрать их?
— Беспокоитесь, да? Ничего, все нормально, барон. Держите его у себя до завтра. Четырнадцать копий уже здесь, на моем письменном столе. Во всяком случае, почти три сотни экземпляров этого доклада были разосланы медицинским службам, поэтому вам не следует так беспокоиться по поводу одной копии.
— Значит, этот документ разослан? А еще кто-нибудь… Я хочу сказать, не было ли?..
— О, барон разговаривал с Гиммелем? Я сразу догадался. Конечно же не было никакой реакции, за исключением того, что доктор Рашер получил благодарность Геринга от имени люфтваффе.
— Вы завтра вернетесь? Арестовать Гиммеля?
— Правильно. Я буду весьма сдержан. Я подготовлю соответствующие документы, и завтра утром вы убедитесь в разумности сотрудничества с законом и правопорядком.
— Как будет наказан Гиммель?
— Как наказан? Это зависит от многих обстоятельств. Если он раскается и отречется от своего мнения, признает себя виновным, будет сотрудничать с нами или наведет нас на всю конспиративную сеть, то получит лет десять или пятнадцать.
— А что, если в результате знакомства с этим документом влиятельные офицеры люфтваффе окажут Гиммелю поддержку?
— Конечно, мы живем в обществе, где влиятельность может оказаться козырной картой, — проговорил злобно Штаркхоф, — но я могу держать пари, что они понесут наказание вместе с Гиммелем.
— Вы, кажется, весьма уверены в этом?
— Друг мой, это же моя работа, мне за это платят.
Глава седьмая
Наиболее умудренным опытом офицером на аэродроме Уорли-Фен был, по общему мнению, старший лейтенант Лонгфелло. Он служил, и не без достаточных оснований, в разведке. Это был высокий голубоглазый мужчина тридцати восьми лет. В юношеские годы, будучи студентом Кембриджского университета, он увлекался боксом и занимал среди любителей этого вида спорта довольно высокое место. В его ведении находилось помещение, предназначенное для инструктажа экипажей самолетов, — большой деревянный барак, в котором на скамейках размещалось до ста пятидесяти человек. В одном конце барака был сооружен помост, а позади него во всю ширину помещения на стене висела большая карта Европы. Карту прикрывал красный занавес, который раздвигался в стороны, если потянуть за шнур. Занавес по установившейся традиции открывал командир авиационной базы.
В бараке висели обычные для таких помещений плакаты вроде «Неосторожный разговор ведет к потере жизни», а также доска объявлений, на которой в настоящий момент красными кнопками были прикреплены несколько справок с данными разведки. Под потолком висели модели самолетов противника и союзников. В стороне у края помоста стояла похожая на мольберт подставка, приготовленная для сводки метеорологической службы. С другой стороны помоста до самого потолка были развешаны аэрофотоснимки, показывающие точность бомбометания. Эту экспозицию составляли фотоснимки, сделанные каждым экипажем бомбардировщика сразу после того, как взрывались сброшенные им бомбы. Фотоснимки экипажа Ламберта занимали одно из верхних мест, а экипажа капитана Суита — одно из последних, в самом низу.
Сейчас в этом помещении собрались экипажи всех шестнадцати бомбардировщиков. Летчики с бледными напряженными лицами сидели на скамейках и с нетерпением ждали, когда им разрешат курить. По мере того как приближалось время вылета, люди становились все более унылыми и замкнутыми. Каждый старался быть рядом не столько со своими друзьями, сколько с теми шестью коллегами, которым в ближайшие часы предстояло разделить с ним благополучный или фатальный исход.
Так, два стрелка из экипажа Ламберта, Бинти Джонс и Флэш Гордон, больше двух месяцев назад начали смертельно враждовать, но сейчас они обменивались шутками точно так же, как в старые добрые времена. Это были крепкие молодые парни, отобранные для этой специальности, как и большинство других воздушных стрелков, благодаря их малому росту, поскольку это необходимое условие для людей, имеющих дело с турельной установкой с силовым приводом. Флэш, шахтер из Ноттингема, был смугл, с редкими зубами. Его пристрастие к позолоченным опознавательным цепочкам, кольцам с эмблемой смерти из черепа и костей и белым шелковым шарфам, а также его сугубо штатская осанка послужили основанием для присвоения ему его прозвища.
Бинти, продавцу молока из Уэлша, тоже был двадцать один год. Обычно он занимал на самолете место в верхней средней турели, хотя несколько раз, когда у Флэша случался насморк, они менялись местами. А насморк у Флэша бывал часто и, по его словам, все оттого, что обогреватель в хвостовой турели действовал не всегда исправно.
Бинти поступил в королевские военно-воздушные силы в семнадцать лет, и, чтобы стать воздушным
