расчеты?
Бах постоянно опасался, как бы в одно прекрасное время Анна-Луиза не решила, что присматривать за маленьким Гансом — это недостаточный вклад в военные усилия.
— Вы недовольны вашей работой, Анна-Луиза? — спросил он. — Хотите уйти от нас?
— Я никогда не оставлю вас, герр Бах, — ответила она. — Никогда! Я готова присматривать за Гансом всю свою жизнь.
— Ну-ну, Анна-Луиза, таких слишком обязывающих обещаний давать нельзя.
— Но это правда, герр Бах. Я люблю Ганса как родного сына.
— Но тогда почему же вы спрашиваете меня о девушках, которые будут обслуживать зенитные батареи? — спросил Август. Анна-Луиза молча поднялась из-за стола и начала убирать посуду. — Ну что же вы не отвечаете, Анна-Луиза?
— Герр Бах… — медленно начала она. В этот момент она стояла у раковины, повернувшись к нему спиной. Он посмотрел на ее длинные стройные ноги и сильные молодые руки. «Обнаженная, она выглядела бы…» Август сразу же подавил мысль об этом. Она ведь совсем еще ребенок — наверное, на год или два старше его сына-пехотинца. Он должен заботиться об этой девушке, а не волочиться за ней.
— Скажите, герр Бах, — опять нерешительно начала Анна-Луиза, — а на вашей радиолокационной станции работают девушки?
Август Бах не рассмеялся, хотя ее слова о девушках в этом пустынном и безлюдном местечке на побережье Голландии красноречиво говорили о том, что Анна-Луиза не имеет ни малейшего представления о строгих и суровых условиях его службы на станции.
— Там нет никаких девушек, Анна-Луиза, — ответил Август. — Об этом там можно только мечтать, — добавил он шутливо, но, взглянув на девушку, заметил на ее лице слезы. Бах достал носовой платок и подошел к ней, чтобы вытереть их. — В чем дело? Что случилось, Анна-Луиза? — спросил он.
Она подняла к нему свое лицо, и в этот момент Август не удержался и горячо поцеловал ее.
— Я люблю вас, герр Бах, — тихо произнесла девушка.
Он погладил ее светлые волосы, и несколько раз прищелкнул языком, надеясь, что эти звуки приостановят ее слезы.
— Я люблю вас, — повторила она. — Что делать, если я люблю вас?
— Во-первых, перестаньте называть меня герр Бах.
— А что скажут люди? — тревожно спросила она.
— А вы думаете, они еще не сплетничают о нас?
— Сплетничают, — согласилась Анна-Луиза, — но это не имеет никакого значения. Я люблю вас.
— И я люблю вас, — медленно произнес он и ясно осознал, что действительно любит ее. Все свои отпуска за минувшие месяцы он провел в одном доме с этой девушкой. И если соседи говорят что-нибудь о них, то удивляться здесь нечему. Он уже не раз спрашивал себя, в какой мере он спешил попасть сюда, в этот дом, чтобы увидеть сына, и в какой мере из-за того, что этот семейный очаг создала Анна-Луиза. Ведь это она готовила ему любимые блюда и проигрывала на патефоне его любимые пластинки. — Я люблю тебя, Анна-Луиза, — повторил он. — Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
Она умоляюще взглянула на него:
— Но ведь у меня есть родители, герр Бах. Вам надо или побывать у них, или по крайней мере написать им.
— Я сделаю это сегодня же, — сказал Август.
Он снова нежно погладил ее волосы, взял ее руку в свою. Это была тонкая рука, покрасневшая от тяжелой работы, от мытья полов, стирки белья Ганса и рубашек Августа. Часы на расположенной по соседству церкви пробили девять. Мимо их дома, громыхая, проехала повозка, запряженная лошадью. От того, что всего в нескольких метрах от них город жил своей жизнью, интимность в их отношениях казалась еще более заговорщической. Август вытащил шпильки из ее волос, они распустились, и ее лицо в их обрамлении стало еще красивее. Он никогда не видел ее с распущенными волосами. Она улыбнулась, поцеловала его, и он медленно увлек ее в спальню…
— Ты знаешь, — прошептала Анна-Луиза, — я видела эту комнату тысячу раз с самых различных мест. Я видела ее даже из-под кровати, когда забиралась туда, протирая пол… Но мне и в голову не приходило, что я когда-нибудь увижу эту комнату вот из такого положения…
На прохладной, туго накрахмаленной простыне тело Анны-Луизы казалось теплым, а кожа бархатистой.
— Отныне ты будешь видеть эту комнату из такого положения так часто, как тебе захочется, — сказал он, улыбаясь.
— О, я всегда буду хотеть видеть ее отсюда, — сказала Анна-Луиза серьезно. Она коснулась его лица пальцами, и он уловил резкий запах кухонного мыла, смешанный с запахом ее одеколона. — Герр Август, — прошептала она, — я теперь всегда буду спать в этой кровати?
— Всегда, — ответил он.
Она крепко обняла Августа и прижалась лицом к его сильной руке, обливая ее слезами радости. Он взял со столика манильскую сигару и закурил. Ему хотелось рассказать Анне-Луизе обо всем, что он когда- либо делал или видел, но времени до отъезда оставалось очень мало.
— Ты всегда будешь добрым и ласковым со мной, Август?
Он поцеловал кончик ее носа:
— Доброта в мужчине — это такое качество, которым восхищаются лишь немногие женщины, особенно среди очень молодых и очень красивых.
— Я всегда буду восхищаться тобой, Август. Расскажи мне о твоем ордене, об ордене «За заслуги».
«Почему ее так интересует этот покрытый синей эмалью крест? — подумал Август Бах. — Что он может значить для нее?»
Самолеты были совсем иными, когда он заслужил этот орден. Это были маленькие хрупкие бипланы, сделанные из брусьев, проволоки и пропитанной краской ткани. Не то что современные сложные машины из металла! Их тогда покрывали бесформенными розовато-лиловыми, красноватыми и серыми пятнами. Он помнил даже запахи бензина и аэролака — резкие запахи, от которых першило в горле.
— Я помню день, когда сбил первого англичанина. Была чудесная солнечная погода, на небе ни облачка…
— А тебе было страшно? — спросила Анна-Луиза.
— Я боялся тогда, что кто-нибудь может подумать, будто мне страшно, — ответил Август. Это был обычный ответ на такой вопрос.
— Ты видел пилота этого английского самолета?
— Это был двухместный самолет, — с трудом вспоминал Август Бах. — Я видел, как над открытой кабиной развевался конец белого шелкового шарфа пилота. Я зашел на самолет со стороны солнца.
— А ты гордился тем, что сбил самолет?
— Я убил тогда двух человек, Анна-Луиза. Это ужасная вещь. Позднее я сходил к месту падения самолета, чтобы взять в качестве трофея опознавательный знак, но вся ткань, на которой были нарисованы эти знаки, пропиталась кровью убитых летчиков. Они оба погибли. Часовой сообщил мне, что белый шарф английского пилота взял один из санитаров. «Он продаст его за пять марок», — сказал часовой. Я очень расстроился тогда…
Неожиданно комнату осветило ярким красным светом.
— Одна тысяча, две тысячи… — отсчитывала АннаЛуиза. Когда прогремел гром, она заявила, что гроза разразилась в четырех километрах от них. Шума дождя пока еще не было слышно.
— А ты знаешь, как определить, далеко ли гроза? — спросила она.
— Да, но это не особенно точно, — ответил Август.
Глава третья
