И вот тут Жен увидел НЕфилософа.
Иммануил Кант стоял на пороге и неприличными словами крыл лакея, который от смущения переливался всеми цветами радуги, как лужица бензина на асфальте.
Первое, что бросалось в глаза, была совершенно новая внешность Канта. Он был совсем не таким, каким его видел Жен в последний раз, на церемонии открытия магазина 'Бороды и сосиски'. Конечно, те, кто встречался с Кантом не часто, или же вообще видели его мельком (как, например, Голова, который видел НЕфилософа, пытаясь превратиться в мышь и попросту пролетел у того между ног) не заметили бы ничего необычного. Но Жен заметил. Нельзя сказать, что Кант поменял имидж целиком и полностью. Лишь чуть- чуть. Раньше на его голове мирно росло шесть седых волосков, а над верхней губой расположились редкие, зеленоватые усики. Теперь же все это было начисто выбрито, а лысина, вдобавок, блестела так, словно ее более чем тщательно смазали сливочным маслом. Еще у Канта прибавилось заплаток на плаще (хотя, если честно, весь его плащ был сшит из семи разных кусочков), а вот большие резиновые сапоги, гнусно пахнущие немытыми портянками, остались неизменно грязными и с налипшими на них кусочками засохшей коричневатой массы. В руках Кант держал огромный (семисот страничный) фолиант в черной обложке с золотым теснением, гласившим: 'Философия. Сущность и методы'.
- Кант! - радостно воскликнул Жен, но обниматься с НЕфилософом не стал. Зато это сделал сам Иммануил и добрых шесть минут трепал Женовы волосы, теребил пухлыми пальцами его щеку и порывался высморкаться в воротник пижамы. Когда вся слезовыжимающая церемония закончилась, Жен сказал:
- А мы тут как раз о тебе разговаривали!
- А я о вас, - обрадовался Кант, - почему ваш лакей, кол ему промеж бедер, не разрешает мне спать на диване?
- Наверное, потому, что это наш диван, - ответила Свет, делая ударении на слово 'наш', - и еще потому, что у тебя грязные ноги.
- У меня ноги чистые! Это сапоги не мытые!
- Лжет, - кратко сказал чревовещательный бас Миши Кретчетого, и ему все поверили. Даже лакей.
- Ну, хорошо. И ноги тоже грязные, - сдался Кант, от головы которого разливался по воздуху сладковатый запах сливочного масла 'Буренка', - хоть коробку разрешите в зале поставить?
- Опять со своей телепортацией? И вообще, что это ты так в Замок рвешься? - подозрительно сощурился Жен. Мимо него бесшумно пробежал Серомас, державшийся за живот. Кант поманил Жена пальцем и, когда тот приблизился, ста что- то очень быстро шептать ему на ухо. Жен покраснел, а бас Миши Кретчетого, который, без сомнения, подло подслушивал, воскликнул:
- Что, правда? Это вам не сливами обожраться! - в подтверждение его слов, появившийся из туалета Серомас, не успев дойти до лестницы, рысью кинулся обратно.
Кант закончил, вытер со лба пот и шумно выдохнул.
- Ну, раз такие дела, - сказал Жен, - тогда ночуй. Но, только при одном условии!
- Опять посуду помыть и ведро вынести? - поморщился НЕфилософ, - запихивая книгу в коробку.
- Нет, ты должен будешь что- нибудь написать!
Кант оживился, но когда узнал всю суть дела, мгновенно впал в уныние, которое свойственно преимущественно НЕфилософам и людям склонным к самоубийству, и поинтересовался, долго ли эксперимент будет продолжаться?
- Пока мы все не выясним на счет твоей Музы! - сказала Свет, - а пока доставай ручку с бумагой и приступай!
- А что писать- то? - спросил Кант, и лицо его стало таким, будто он немедленно собирается уснуть. Причем всерьез и надолго.
- Ты у нас писатель, - пожал плечами Жен, - вот и думай. Главное, чтобы Муза появилась. А там дело принципа.
- Беременная! - добавил Серомас, выходя из туалета. Вслед за ним вышел СашкенШтейн, с зубной щеткой в зубах, и, свесившись через перила, стал заинтересованно наблюдать.
Кант погрыз кончик карандаша, ловко извлеченного из рюкзака, и сказал:
- Тогда я буду писать о Темном Замке!
- Хоть о Трансервисе, - пожал плечами Жен, - мне Музу подавай. Нет мочи терпеть!
- А звать меня будут, ну, чтоб никто не догадался, Стивен Пинг!
- Пинг? - переспросила Свет, - это что?
- Ну, этот, который Понг, - пояснил Серомас, считавший себя лучшим знатоком литературы мистического направления.
- Так и пиши тогда Стивен Пинг- Понг, а то мозги честным людям пудришь! - сказал Свет, подумав.
- Пинг- Понг, это слишком длинно. Читатель заскучает, - огрызнулся Кант, - и вообще, кто из нас сочиняет?
- Тогда зовись Пинк. Просто, без всяких там Стивенов! - сказал Жен, - мне бы Музу...
- Пинк, так Пинк, - Кант достал лист и, подумав, начал писать мелким, неразборчивым, корявым, вихляющим и вообще поганым во всех отношениях почерком.
Все затаили дыхание, а мелкий женов родственник по имени Сашка Букашка, тащивший через зал своего пьяного товарища Вошку Безногого, даже провалился в щель и долго летел куда- то вниз, пока не упал. При этом, дабы не мешать творческому процессу, он не издал ни звука.
Воздух над головой Канта заискрился. Чем- то отвратительно запахло, и Серомас, извинившись, снова скрылся в туалете. Раздался громкий БАМ, потом БОМ и БЭНГ- БЭНГ, а затем появилась Муза...
...и тут нам следует рассказать еще кое о чем, что, несомненно, привлечет внимание читателей. Речь пойдет о графе Яркуле Берковиче. Ему, к сожалению, не нашлось места в данном повествовании, но вампир на днях заплатил мне за так называемое 'время в эфире' и приходиться отрабатывать.
Забегая немного вперед, скажем, что ни Жен, ни Свет, ни тем более Серомас, чья голова сейчас занята более важными проблемами, не узнают, почему Муза Канта беременная. Это случится намного позже, зимой. А для того, чтобы читатель не терзал себя вопросами, мы приоткроем завесу тайны и начнем это делать именно с графа.
У Яркулы тоже была Муза. Вернее, Муз. А если быть еще более точным, то это был всего- навсего призрак ни в чем не виноватого Вади К. Боцмана. Никому неизвестно, что такого есть в Ваде, чего нет у других призраков (кроме, конечно, рваной на груди тельняшки и наколке на левом плече: 'Я люблю пиво'), но факт в том, что каждый вторник, когда граф Яркула залезал на чердак и начинал отчаянно отпечатывать на машинке без литеры 'о' очередной шедевр, Вадю К. Боцмана брали за уши (реже за нос) чьи- то невидимые руки и тянули в неизвестные дали. Интересно также, что у самых границ Ада Вадя всегда терял сознание и приходил в себя уже в Трансервисе, с удивлением обнаруживая, что парит около люстры и смачно диктует Яркуле детективную повесть с глупым названием. Как только граф прекращал писать или же засыпал (что, в принципе, одно и тоже, потому что писать во сне умеет только Саш Тигр, но его почерка все равно никто не понимает), Вадя, сломя призрачную голову, летел обратно в Ад и долго объяснял Цеденбалу причины своего отсутствия. На это Цеденбал пожимал плечами и давал Ваде К. Боцману трое суток наряда вне очереди на камбузе с картошкой!
Так продолжалось довольно продолжительное время, пока однажды к графу Яркуле на чердак не забрел Иммануил Кант, охваченный новыми творческими планами. Граф тоже был охвачен планами и сидел в куче старых газет, положив на колени замусоленный блокнот, и быстро- быстро что- то писал.
Так и встретились две Музы. Муза Канта - божественная, воздушная и румяная, и простой Боцман в рваной тельняшке Вадя. Любовь настала мгновенно (примечательно, что и Канта и у Яркулы сей факт вылился в любовные отступления), а уже через пару месяцев все поняли, что Муза Канта беременна...
А теперь вернемся в Замок Тьмы, где Свет, Жен и СашкенШтейн удивленно смотрели на появившуюся в воздухе Музу.
- Ну и дела! - донеслось из туалета, - да здесь не только сливы!
Муза слегла мигала и рябила от помех, а когда Кант задумывался, начинала тускнеть.
- Ты с ней поаккуратней, - предупредил со второго этажа СашкенШтейн, мгновенно проникшийся огромной симпатией к Музе, - если она погаснет, я не знаю, что с тобой сделаю!
