тушенки, и связка железнодорожных костылей, и табличка с цифрой 275 и надписью «Мемориал Освобождения — Ботанический сад», и набор рождественских свечей, и распахнутая СВЧ-печь — в общем все то, что вояжеры, что называется, захватывали с собой, а потом вместо того, чтобы выбросить за борт, так как никакой пользы в нем не было, замусоривали фургон.
Но не над этим размышляли пассажиры фургона, прильнув к боковым иллюминаторам и стараясь не упускать ни малейшей возможности рассмотреть в слабых, изредка мелькавших отблесках света, потрескавшиеся то ли от старости, то ли от давних ядерных содроганий темные, покрытые какой-то драглистой слизью, стены шлюза.
Сверху донесся сигнал.
— Сейчас подымут верхний заслон, — с благоговением прошептал Саша.
Круглый люк, соединяющий кабину «Монстра» с фургоном, сдвинулся и в проеме показался сначала встопырившийся ирокез, а затем и вечно улыбающееся лицо его владельца.
— Ну что, пацанва, с почином вас, потомки великого Тавискароны!
— Кого-кого? — переглянулись между собой ребята, наморщив лбы.
— Атефобией никто не страдает? — снова задал вопрос Бешеный, не обратив внимание на округлившиеся глаза юнцов.
— А что это?
— Вот и чудно, — кивнул Бешеный и, напоследок подмигнув им, исчез в проеме.
На вопросительный взгляд Саши, Андрей лишь повел плечом, дав понять, что реплика Бешеного всего лишь одна из сотни непонятных экивоков этого странного человека, и особого смысла разгадывать ее нет — все равно никогда не разгадаешь.
Семь лет постоянных подъемов на поверхность, вспомнилось Андрею. Как же тут без своих «фишек»?
Шлюз посветлел. Это значило, что верхний заслон поднят. Вниз, к Укрытию, просунулись несколько темных, тучных, приземистых фигур с опущенными головами и широкими плечами. У одной из них что-то выпало из рук, она остановилась, подняла с земли блестящие медяки, оглянулась на Стахова, наградила его презрительным взглядом и побежала вниз. Банкиры… Очень похожи на людей, очень. Легко ошибиться. Бегут вниз, хотят попытать счастья прорвать кордон. Что ж, имеют полное право.
«Монстр» выкатился из шлюза, подал длинный сигнал, и массивная металлическая плита с неизменно большими буквами N.P.S, усеянная множеством маленьких вмятин — следов бесчисленных соприкосновений со свинцовыми посланниками, сразу же начала опускаться, закрывая вход в Укрытие. Вся стена вокруг нее была сплошь облеплена бурыми, черными ошметками существ, оказавшихся в неподходящее время возле заслона. Независимо от преследуемых ими целей исход был один. Пулеметы подъезжавших к шлюзу машин без разбору припечатывали «гостей» к стенам и заслону шквальным огнем, разрывая чью бы то ни было плоть на куски и проделывая на поверхности плиты миниатюрные кратеры.
Стахов поднимался наверх много раз, но первое место соприкосновения с наружным миром, место, где заканчивается подземный мир и начинается мир наружный, — вестибюль разрушенной станции метро «Университет», — всегда оказывало на него какое-то особое впечатление.
Практически лишенный купола, вестибюль был мрачен и холоден, впрочем, как и всегда в это время суток. Некогда украшавший стены, коричневый мрамор почти полностью облетел, обнажив нутро отсыревших стен, но еще цепко держался у входа и возле продырявленных ржавчиной турникетов, напоминая о былой красоте станции и изысканных вкусах метростроителей. С проломленного купола, покачиваясь на ветру, свисали нерукотворные ламбрекены, неподражаемо сотканные из многолетней паутины, за долгие года не прожженные солнечными лучами, не поврежденные кислотными дождями и злыми зимними ветрами.
Сердце у Андрея чуть не вырывалось из груди. Выпустив из памяти, что покидать место во время движения нельзя, он соскользнул со скамьи и встал на колени перед прямоугольником иллюминатора, голодными глазами поглощая остатки цивилизации, силясь не упустить ничего, что появлялось за бортом «Монстра». Заворожено, как ребенок в кукольном театре, он любовался бликами заходящего солнца, игриво скачущими по мраморным плитам, заискивающе отражающимся в рассыпанных бисером осколках стекла, подмигивающих ему, заставляя жмуриться и радостно улыбаться, позабыв обо всем на свете.
Он настолько ушел в себя, настолько отключился, упиваясь тем, чем мечтал всю свою сознательную жизнь — посмотреть каков он, этот верхний мир, — что даже не понял когда алая штанина и сделанная из кожи туфля оказались возле его лица.
— Что, боец, любуешься?! — На лице Бешеного не оставалось и следа от лучезарной улыбки, и Андрей вдруг понял, что ошибочно принимал этого чудаковатого сталкера за добряка. — Ну-ка сядь!
Черт, а умело прикидывался дружелюбным, — подумал Андрей.
— Так я ж это… — послушно садясь на место, выдумывал оправдание он. — Веду наблюдение.
— Наблюдение вести с места! — сердито ткнул пальцем в приклеенную к борту инструкцию Бешеный. — К иллюминаторам не приближаться. Что еще не понятно?!
— Да все понятно, товарищ Бешеный, — украдкой заглядывая в манящий иллюминатор, объяснялся Андрей, — но мы же… первый раз. Интересно же.
— Еще раз подойдешь к окну — получишь по башке, — бесцеремонно отрубил сталкер. — Усек? А вообще, вы еще не на дежурстве, какого бы лёва вам не отбросить на этой скамье костыли и подрыхнуть пока есть такая возможность?
— Как ж тут уснешь, товарищ Бешеный? — Округлившимися глазами замерил его рыжий. — Мы же никогда еще не видели…
— Еще насмотритесь, — перебил его сталкер. — Было б на что смотреть. А ты, — он ткнул пальцем в сторону Андрея, — выучи инструкцию наизусть, понял? Я позже спрошу.
Андрей кивнул головой и, проследив как тот с какой-то нечеловеческой, звериной гибкостью, проскользнул обратно через люк в кабину, с досадой стукнул кулаком по подлокотнику. Черт, как же жаль, что этот необычный человек без имени (а, может, у него и было имя, но никто его не знал) не всегда такой улыбчивый и добрый. Хотя говорили, что он был таким всегда. Странным. Будто скрывался под его оболочкой и не человек вовсе, а существо какое-то несусветное, умело выдающее себя за человека. Но думать о нем сейчас Андрею не хотелось.
— Глянь, — подбил его локтем Саша, кивнув в иллюминатор с его стороны.
Андрей взглянул в его сторону и едва сдержался, чтоб снова не прильнуть к запыленному иллюминатору, забыв о предостережениях Бешеного и рискуя схлопотать по башке.
На его лице растянулась широкая глупая улыбка. Там, на краю, как ему казалось, земли, где бесконечные руины города сменялись небесным навесом, сквозь сизую пелену косматых, рваных туч, бегущих, словно наперегонки друг с другом, пробивалось необычайное сияние. Не яркое, но достаточно сильное, чтобы дырявить непроглядную, грубую серизну разложенным веером багровых лучей и разорвать ее по живому, открыв темно-красную горбатую рану на горизонте.
— Солнце, — протянул Саша, не в силах оторваться от чарующего явления.
— Закат, — уточнил Андрей.
— Вот ведь здорово, да? Так бы и смотрел на это всю жизнь, — вздохнул Саша. — Жаль, что из Укрытия этого не увидеть. Брату показал бы.
— Да. Жаль.
Машина набирала скорость. Выбравшись на одну из главных улиц Киева, улицу Богдана Хмельницкого — чистую, проезженную, свободную от ржавых остовов автомобилей и бетонных обломков (заслуга «Чистильщика»), Тюремщик пришпорил «Монстра», наслаждаясь тем, как охотно тот реагирует на его потяжелевший ботинок. Стрелка спидометра плавно подползала к отметине «60». Это был его любимый отрезок пути: прямая как стрела дорога, так и подстегивала вдавить педаль акселератора поглубже, обойдя семенящую впереди «Бессонницу», грозно шествующего во главе «Чистильщика», и сломя голову ринуться в сгущающиеся сумерки, удирая от смертоносных лучей заходящего солнца. Но, к превеликому сожалению, правила движения в колонне, о которых Крысолов напомнил перед выездом, это запрещали: никаких обгонов, никакого лихачества.
За что я и ненавижу эти гребаные кортежи, — подумал Тюремщик. — Никакого мастерства. Посади медведя, покажи ему как нужно ехать, и он поедет не хуже.
