мне мать, когда я был ребенком. В ней говорится, как я думаю, о времени и вечности, а, может быть, только о глупой любви.
Не дожидаясь ответа, он сделал глоток вина и начал рассказ:
– Жил-был мальчик, который никогда не ходил в школу, так как он не желал учиться, предпочитая ловить бабочек и пускать стрелы в лесных животных: в больших для практики, в маленьких для охоты. И вот, однажды, на лугу увидел он птичку, такую прекрасную, какой никогда еще до сих пор не видел. Головка ее была, как черный бархат, тельце сверкало, как белый шелк, а шейка блестела подобно изумруду. «Я поймаю ее!», – сказал он себе. «Я поймаю ее!», – и он нагнулся за прекрасной птицей. Она не была боязлива и подпустила мальчика совсем близко к себе. Потом она вспорхнула и стала перелетать с места на место, не исчезая с глаз мальчугана, так что его решение становилось все тверже. Так бежал он целый день за белой птичкой с изумрудной шейкой и черной головкой. И вот оба достигли опушки леса, тянувшегося на сотни верст, так что нужно было сто лет, чтобы пройти его до конца. Мальчик бежал за птичкой от дерева к дереву, от куста к кусту, пока оба не оказались на другом конце леса. Там птичка взлетела на высокое дерево, уселась на сучок и стала кивать бархат ной головкой, и вертеть изумрудной шейкой, и сверкать серебряным тельцем. Мальчик хотел настоять на своем: он полез на дерево, сначала по нижним толстым сучьям, потом все дальше, пока ветки не стали совсем тоненькими. Но воля мальчика была непреодолима, сук сломался, он упал с вершины дерева и разбился насмерть. И его своевольный череп раскололся пополам. И вот через сто лет от мальчика не осталось ничего, кроме нескольких белоснежных костей, а немного в стороне лежал расколотый череп, когда-то хранивший его упрямый мозг, а теперь белый и блестящий, как кубок. Накануне шел дождь и в этом кубке оставалось немного воды. Быстро подлетела хорошенькая птичка, повертела изумрудной шейкой, кивнула бархатной головкой, осторожно и осмотрительно подскочила поближе, прыгнула вперед, прыгнула назад и, наконец, вскочила на край черепа, чтобы попить воды. Тогда сомкнулись расколотые половинки и поймали хорошенькую птичку, которая не могла уже больше улететь. Так, наконец, добился маленький мальчик того, чего хотел.
– Поздновато, – прошептал Троил.
Потом все вновь замолчали, словно ожидая реакции Ипатии. Но она смотрела вдаль, туда, где исчезало солнце и поднимались огненно-красные облака. Было тихо, так тихо, как еще никогда раньше. Не было слышно ни людей, ни животных, ни каравана, расположившегося у подножья пирамиды. Синезий откашлялся и сказал:
– Мужественный мальчик Александра познал на себе иронию времени, так как он хотел телесно того, что поднимается над пространством и временем. Если бы эту сказку придумывал не иудейский раввин, а греческий философ, она звучала бы несколько иначе. Мудрый ученик Платона легко удовлетворился бы духовным обладанием удивительной птичкой, и вместо того, чтобы протягивать к ней свои телесные руки, он сразу бы поймал ее головой, и с этого момента она принадлежала бы ему, как принадлежат друг другу духи.
Вольф расхохотался, и даже по губам Ипатии скользнула улыбка. Троил воскликнул:
– Однако, любезный хозяин! Ты, по крайней мере, оставляешь кое-что другим! А на охоте ты делаешь то же самое? Созерцаешь фазана и мысленно укладываешь его в свою духовную сумку, а фазан появляется потом на чужом столе!
– Все же здесь есть нечто, – сказал Александр, немного подумав, – чему можно поучиться. Быть может, он прав. Если череп слишком мал для птицы, он может предоставить ей только духовное помещение. И если Синезий стремится к слишком большой птице, то ему, конечно, ничего не остается, кроме Платона, и я полагаю, что наш благородный хозяин, действительно, мечтает о такой птице, которая ни как не подойдет к его прекрасно сформированному черепу. Он любит… марабу!
– Конечно, марабу! – закричали Вольф и Троил. Моментально птица дала о себе знать. До сих пор она с маленьким погонщиком оставалась наверху. Теперь аист медленно и тяжело полетел вниз, но сейчас же вернулся, как только заметил, что погонщик тоже начал свой спуск. Скача и подпрыгивая, спустился мальчик, потом, достигнув сравнительно гладкого места, полетел вниз, как стрела. А за ним, стуча клювом и хлопая крыльями, несся марабу, и так пронеслись оба, как школьник, спасающийся от разгневанного учителя.
Ипатии не хотелось слушать дальше пререкания своих друзей, и она сказала Троилу:
– Смеяться легко. Не знаете ли вы тоже какой-нибудь хорошенькой сказочки о времени и вечности?
– Я не знаю сказок.
– Ну, так придумайте!
– Сказок не придумывают, но я могу рассказать то, что я видел, и то, что я вижу – истинную историю этой пирамиды: когда Бог, который в те времена не имел еще никакого имени, создал мир, он дал каждому существу, человеку, животному и растению его долю радости, каждому одинаковую долю счастья и наслаждений. И он звал все создания к своему трону и стал думать: кто из них самый умный и кто самый глупый. Оказалось, что самым умным является человек, самым же глупым – пшеничное зернышко, так как оно вырастает, чтобы сделаться хлебом для людей. Когда это выяснилось, Господь, который не имел имени, спросил: сможет ли умное существо со своим запасом счастья прожить дольше глупого? И человек поспорил с зернышком пшеницы, что он сможет прожить дольше. Через биллионы лет соперники услышат приговор Бога. Человек был умен, он распределил свои радости на долгую жизнь, на несколько сот лет. И он смеялся над зерном, которое в течение одного лета рождалось и умирало. Но человек не знал, что наслаждения питаются жизнью, а жизнь питается временем. Вовсе не тело фараона, как вы думаете, покоится глубоко под нашими ногами. Там лежит пшеничное зерно и человеческий труп. Труп принадлежит молодой женщине, которая некогда спокойно скончалась семнадцати лет от роду, ибо она жадно пила назначенную ей долю наслаждений и скоро истратила свое время и свою жизнь. А пшеничное зерно не коснулось и капли воды, хотя оно мучалось жаждой, и оно уснуло рядом с девушкой таким же сном смерти. Но будет время… Пирамида будет стоять, она пережила уже три великие имени божия, и она будет стоять, пока вечный Бог не получит от человечества своего последнего имени. Тогда наступит последний день, и перед судом Бога выступят девушка и зерно пшеницы. И всем своим могуществом не сможет Бог пробудить к жизни семнадцатилетнюю девушку, а зернышко собственной своей силой сможет начать жить после тысячелетнего сна. И я, мои милые друзья, создан, к сожалению, человеком, а не зерном пшеницы, которое могло бы спать под ногами Ипатии.
– Нет!
Это сказала Ипатия и больше не произнесла ни слова. Но она посмотрела на Вольфа, и он начал свой рассказ.
– Под нами пирамида, а вы толкуете о жизни и смерти, как о чем-то важном. Слушайте! Жила-была фея, по имени Фата. И так как она пожелала иметь большую мудрость и холодное сердце, ей присудили обладать бесконечным знанием и железной душой. Она стала вечной феей смерти. Но заклятие должно было исчезнуть, чтобы она снова могла стать обыкновенной женщиной, если смелый юноша освободит ее от него.
