Римские войны. Под знаком Марса

тяжелая, ничего не дающая; душа и тело оцениваются десятью ассами в день: на них же приходится покупать оружие, одежду, палатки, ими же откупаться от свирепости центурионов, ими же покупать у них освобождение от работ. И, право же, побои и раны, суровые зимы, изнуряющее трудами лето – вот их вечный удел. Единственное, что может улучшить их положение, – это служба на определенных условиях, а именно: чтобы им платили по денарию в день (16 ассов), чтобы после шестнадцатилетнего пребывания в войске их увольняли, чтобы, сверх этого, не удерживали в качестве вексиллариев и чтобы вознаграждение отслужившим свой срок выдавалось тут же на месте и только наличными. Или воины преторианских когорт, которые получают по два денария в день, и по истечении шестнадцати лет расходятся по домам, подвергаются большим опасностям? Он не хочет выражать пренебрежение к тем, кто охраняет столицу, но ведь сами они, пребывая среди диких племен, видят врагов тут же за порогом палатки».

Распаленные подобными речами, в которых было немало справедливого, солдаты решили действовать сообща. Оставив прежнее соперничество, они даже объединили три легиона в один. Это означало открытое неповиновение командующему. Чтобы не дать мятежу усилиться, Блез предложил солдатам назначить уполномоченного и, дав ему наказ, отправить в Рим к императору. Легионеры, не потерявшие еще уважения к своему начальнику, выбрали сына Блеза, служившего трибуном одного из легионов.

Но на время затихший мятеж вспыхнул с новой силой, после того как воины, отправленные накануне в соседний город для починки дорог и мостов, узнали о беспорядках в лагере и, решив, что им теперь все позволено, разрабили и этот город, и ближние деревни. Центурионов, пытавшихся помешать этим бесчинствам, солдаты избили. Особенно досталось префекту лагеря Авфидиену Руфу, дослужившемуся до этого высокого чина из рядовых. Ему припомнили ту беспощадную строгость, с какой он насаждал дисциплину. Отбросив привычное чинопочитание, солдаты стащили его с повозки и, нагрузив поклажею, погнали перед собой. К грабежам присоединились и многие из тех, кто находился в лагере. Когда же Блез приказал некоторых из захваченных с добычей солдат высечь плетьми и бросить в темницу, их товарищи освободили арестованных, выпустив вместе с ними сидевших там дезертиров и преступников.

Римский центурион

Среди бунтовщиков нашелся опасный провокатор – рядовой пехотинец по имени Вибулен, который попытался еще сильнее разжечь мятеж, заявив, что по приказу Блеза был убит его брат, якобы направленный к паннонским легионам войсками, стоявшими в Германии, для переговоров о совместных действиях. Возмущенные легионеры уже готовы были расправиться с командующим, но выяснилось, что у Вибулена никогда не было никакого брата. И хотя провокация не удалась, командирам пришлось скрываться от ярости воинов, окончательно вышедших из повиновения. Центуриона Луцилия (того самого, который за свое пристрастие к побоям заслужил прозвище «Подай другую») легионеры, поймав, убили.

Многоопытный Тиберий ясно понимал всю опасность разгоравшегося мятежа, но, чтобы не уронить авторитета власти, не хотел идти на уступки. Тем не менее, он отправил в Паннонию своего юного сына Друза и нескольких высших магистратов. В целях безопасности их сопровождали две преторианские когорты, усиленные отборными воинами и конницей. Мятежники встретили прибывших настороженно и враждебно. Когда стало ясно, что Друз не имеет полномочий удовлетворить солдатские требования, легионы еще более укрепились в своей решимости во что бы то ни стало добиваться своего. Ситуация могла бы совершенно выйти из-под контроля, если бы ночью не произошло лунное затмение. По словам Тацита, «не зная, в чем причина происходящего, воины увидели в нем знамение, относящееся к тому, что их больше всего занимало. Затмение небесного светила они связали со своей борьбой: если богиня[37]снова обретет свое сияние и яркость, то благополучно разрешится и то, что они предприняли. И они принялись бряцать медью, трубить в трубы и рожки; и смотря по тому, становилась ли луна ярче или, напротив, тускнела, они радовались или печалились. Когда же набежавшие облака скрыли ее от глаз и все решили, что она окончательно исчезла во мраке и что этим им возвещаются страдания на вечные времена, воины предались скорби, думая, что боги порицают их поведение».

Друз Младший

В этом эпизоде, несомненно, проявились те суеверия, которые всегда были характерны для солдатской массы. Неожиданной переменой в настроении солдат умело воспользовались Друз и его приближенные. По их приказу наиболее преданные и авторитетные центурионы и легионеры обходят палатки мятежников, одним внушают надежды, других запугивают, взывают к неостывшему еще в душах мятежников чувству почтения к правящей династии, отрывают новобранцев от ветеранов, легион от легиона. Эта агитация дала результат. Легионы вернулись к повиновению. Зачинщики мятежа Перценний и Вибулен, а также их главные сообщники были схвачены и казнены. Некоторых в доказательство своей преданности выдали сами солдаты. Впрочем, легионеры не отказались от своих требований, и по их просьбе к императору отправили новую делегацию.

В это же самое время еще более мощный и опасный мятеж охватил легионы, находившиеся на Рейне, в Германии. Здесь стояло два войска – одно в так называемой Верхней Германии, другое в Нижней. Застрельщиками бунта здесь выступили прежде всего молодые воины из пополнения, прибывшего в нижнегерманские легионы после недавно произведенного в Риме набора. Они еще не привыкли к строгостям военной дисциплины и к тому же, как столичные жители, оказались более развитыми и смелыми в своих притязаниях, чем основная масса солдат, уроженцев провинций и маленьких городов Италии. «...Привыкшие к разнузданности, испытывающие отвращение к воинским трудам, – говорит Тацит, – принялись они мутить бесхитростные умы остальных, внушая им, что пришло время, когда ветераны могут потребовать своевременного увольнения, молодые – прибавки жалованья, все вместе – чтобы был положен конец их мучениям...» В отличие от Паннонского восстания, в германских легионах мятеж сразу же начался с расправы над центурионами, издавна ненавистными воинам. Избитых плетьми, их бросили перед лагерныем валом или в воды Рейна. Трибуны и префекты были отстранены от власти. Примечательная деталь: солдаты, действуя с поразительным единодушием, сами распоряжались в соответствии с текущими надобностями, назначая караулы и распределяя работы.

Общее командование легионами в Германии осуществлял Германик, племянник и приемный сын Тиберия, женатый на внучке Августа Агриппине. Молодой, красивый, искючительно обаятельный, благородный и храбрый (он не раз одолевал врага врукопашную), Германик пользовался огромной популярностью в народе и искренней любовью солдат, в особенности германских легионов, которые хорошо помнили его отца Друза Старшего, снискавшего заслуженную славу и погибшего несколько лет назад во время войны с германцами. Сам Август долго колебался, не назначить ли его своим наследником. Когда в подчиненных ему войсках вспыхнул бунт, Германик занимался в Галлии сбором налогов. Узнав о возмущении легионов, он поспешно вернулся к ним.

Лица римских легионеров. С рельефов колонны Траяна

Германик

В лагере собравшиеся на сходку воины встретили его с потупленными взорами, словно раскаиваясь в содеянном. Они жалуются на невыносимые тяготы службы, взятки центурионам, изнурительные работы, всевозможные лишения, показывают ему рубцы от ран, следы плетей, обезображенные старостью руки и ноги. Громче всего шумели ветераны, молившие отпустить их на покой после трудной многолетней службы. Неожиданно в общем шуме из солдатской толпы раздались выкрики: «Слава Германику! Мы поддержим тебя, если ты хочешь стать императором! Ты можешь положиться на наши мечи и верность. Да помогут нам боги!» Трудно сказать, возникли ли эти предложения стихийно или же солдат подговорили какие-то офицеры-аристократы, не желавшие видеть императором Тиберия.

«Тут, – рассказывает Тацит, – Германии, как бы запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибунала [38]. Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силою его руку. Однако кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые, подошедшие ближе, принялись... всячески побуждать его все же пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой меч, говоря, что он острее». Эта чудовищная выходка поразила даже наиболее дерзких мятежников. Воспользовавшись минутным замешательством, приближенные Германика увели его с собою в палатку. Верность долгу всегда была для Германика превыше всего. Поэтому он так