запрещала ему смотреть мне в лицо.
В надежде на то, что мои слова будут точно переведены на фарси, я перешла к отчаянной обороне. Я объяснила Баба Хаджи, что не хотела ехать в Иран, так как понимала – мне придется отказаться здесь от своих прав, дарованных всякой американке. Я боялась именно этого, поскольку отдавала себе отчет в том, что, находясь в Иране, буду всецело во власти Махмуди.
Почему же я все-таки приехала? – задала я риторический вопрос.
Для того чтобы познакомиться с семьей Махмуди и предоставить вам всем возможность увидеть Махтаб. Однако была еще одна причина, гораздо более глубокая и зловещая, которую я не могла, не решалась высказать вслух перед этими людьми. Вместо этого я поведала им историю вероломства Махмуди.
В Детройте, когда я поделилась с мужем своими опасениями – не попытается ли он оставить меня в Иране, – Махмуди сделал то единственное, что могло убедить меня в его добрых намерениях.
– Он поклялся на Коране в том, что никогда не задержит меня здесь против моей воли. – Меня беспокоило, хорошо ли слышит и понимает Баба Хаджи то, что я говорю. – Вы набожный человек. Неужели вы позволите ему так со мной обойтись после того, как он поклялся на Коране?
Махмуди сказал всего лишь несколько слов. Он признал правдивость моего рассказа – да, он действительно поклялся на Коране.
– Но у меня есть оправдание, – продолжал он. – Бог простит меня, потому что, если бы я этого не сделал, она бы не поехала.
Решение Баба Хаджи последовало незамедлительно и было безоговорочным. В переводе Резы оно звучало так: «Желание даби джана – для нас закон».
Я в прямом смысле слова ощутила на себе исходившую от них злобу и парировала нанесенный мне удар, хотя и понимала, что любой спор бесполезен.
– Вы подлые лжецы! Вы знали обо всем заранее. Это была ловушка. Вы несколько месяцев ее готовили. Я всех вас ненавижу! – Перестав сдерживаться, уже захлебываясь от слез, я кричала во весь голос. – Когда-нибудь я с вами расквитаюсь. Вы сотворили со мной это зло, прикрываясь исламом, поскольку знали, что я отнесусь к вашей вере с уважением. В один прекрасный день вы за это заплатите. Господь вас покарает!
Похоже, никого из них не тронуло мое горе. Они обменивались тайными взглядами, явно удовлетворенные тем, что Махмуди доказал свою власть над этой американкой.
3
Мы с Махтаб долго плакали, прежде чем она, измучившись, наконец уснула. Я же не сомкнула глаз всю ночь. У меня бешено колотилось сердце. Я ненавидела и боялась человека, который спал рядом с нами.
Махтаб всхлипывала во сне, надрывая мне душу. Как мог Махмуди столь безмятежно спать, когда его малютке так плохо? Как мог он причинить ей такую боль?
Я по крайней мере сама сделала свой выбор, а бедняжка Махтаб даже не имела права голоса. Невинная четырехлетняя малышка оказалась жертвой жестокой реальности – нашего загадочного, тяжелого брака, который каким-то непостижимым для меня образом стал драмой, отражением мировых политических катаклизмов.
Я проклинала себя всю ночь. Зачем я ее сюда привезла?
Но я знала ответ. Я не могла поступить иначе.
Как ни странно, единственным способом уберечь Махтаб от постоянной жизни в Иране было привезти ее сюда ненадолго. Однако даже этот отчаянный шаг не помог.
Я никогда не интересовалась политикой и международными конфликтами. Все, чего я хотела, – это счастье и гармония в своей семье. Однако в ту ночь, когда мне на память приходили тысячи воспоминаний прошлого, мне казалось, что даже наши считанные минуты радости имели некий болезненный оттенок.
Фактически более десяти лет назад нас с Махмуди соединила боль – боль, начавшаяся у меня в левой части головы и быстро охватившая все тело. В феврале 1974 года меня стали мучить мигрени, сопровождавшиеся головокружениями, тошнотой и неодолимой слабостью. Стоило мне открыть глаза, как меня пронзала боль. От малейшего шума шею и спину сковывали мучительные спазмы. Засыпала я только под действием сильных снотворных.
Мне было вдвойне тяжело оттого, что в двадцать восемь лет я пришла к выводу – наконец-то я созрела для самостоятельной, взрослой жизни. Я выскочила замуж сразу по окончании средней школы, и этот безрадостный брак закончился затяжным, трудным разводом. Но сейчас я вступала в счастливый период уверенности в себе, которая была прямым результатом моих собственных усилий. Моя работа в «Ай-Ти-Ти Хэнкок», в маленьком городке Элси, штат Мичиган, сулила мне карьеру управляющего. Я поступила туда в качестве ночного дежурного, работала не жалея сил и постепенно доросла до заведующего отделом кадров, подчиняясь непосредственно управляющему заводом. Моей зарплаты вполне хватало на то, чтобы содержать пусть скромный, но уютный дом, где я жила со своими двумя сыновьями: Джо и Джоном.
Мне также приносило удовлетворение мое участие в благотворительной деятельности – в течение года я оказывала организационную помощь местной Ассоциации инвалидов, страдающих мышечной дистрофией; кульминацией этой работы стал телемарафон Джерри Льюиса. А за год до него, в День труда, я выступала по телевидению в Лансинге. Я прекрасно себя чувствовала и упивалась новым ощущением независимости.
Все говорило о том, что я продвигаюсь к осуществлению своих честолюбивых замыслов – одновременно и туманных и ясных, – которые я сформулировала для себя, еще будучи подростком. Меня окружали рабочие – мужчины и женщины, – которых вполне удовлетворяли их весьма скромные, с моей точки зрения, достижения. Я стремилась к чему-то более масштабному – это мог быть университетский диплом, карьера судебного журналиста или собственное дело, это могло быть… все что угодно. Но мне хотелось чего-то большего, чем та скучная жизнь, которую я наблюдала вокруг.
И тут начались головные боли. Долгое время моим единственным желанием было избавиться от этого ужасного, изматывающего недуга.
Отчаянно ища помощи, я обратилась к доктору Роджеру Моррису, нашему давнему семейному врачу, который в тот же день направил меня в карсонскую городскую больницу – это была остеопатическая клиника, в часе езды от Элси.
