Махмуди с силой впился пальцами мне в плечи. Рядом рыдала Махтаб.
– Лжешь! – заорал он.
Он грубо швырнул меня на кровать и продолжал бесноваться еще несколько минут, затем вышел вон, повелительно бросив:
– Больше ни разу не притронешься к телефону!
Из-за поведения Махмуди я ни на что не могла решиться. Поскольку я никогда не знала, чего от него ждать, мне было трудно разработать четкий план действий. Когда он начинал угрожать, я укреплялась в своей решимости связаться с посольством. Когда бывал заботлив, во мне зарождалась надежда, что он передумает и увезет нас домой. Он играл со мной в кошки-мышки, лишая меня возможности действовать. По ночам его пилюли приносили успокоение. По утрам его вид рождал чувство неуверенности.
Как-то утром в конце августа, когда мы провели в Иране почти месяц, он спросил:
– Хочешь устроить день рождения Махтаб в пятницу? Это показалось мне странным. Махтаб исполнялось пять лет 4 сентября, во вторник, а не в пятницу.
– Я хочу отпраздновать день ее рождения, когда полагается, – возразила я.
Махмуди разволновался. Он объяснил мне, что в Иране день рождения – очень важное событие, которое всегда отмечается по пятницам, когда люди освобождаются от работы.
Я продолжала сопротивляться. Если я не могла отстоять собственные права, то не собиралась отступаться, когда речь шла о том, чтобы доставить радость Махтаб. На иранские обычаи в данном случае мне было наплевать. К моему удивлению и к вящему неудовольствию членов семьи, Махмуди согласился собрать гостей во вторник днем.
– Я хочу купить ей куклу, – сказала я, желая закрепить достигнутую победу.
Махмуди согласился и на это и договорился с Маджидом, чтобы тот провез нас по магазинам. Мы объездили множество магазинов, где были только убогие иранские куклы, прежде чем наконец нашли японскую, одетую в красную с белым пижамку. Во рту у нее была соска, и если ее вынуть, то кукла смеялась или плакала. Ее стоимость в риалах равнялась примерно тридцати долларам.
– Это чересчур дорого, – заявил Махмуди. – Мы не можем потратить такие деньги на куклу.
– Нет, можем, – запальчиво возразила я. – У девочки здесь нет куклы, и мы купим ей эту.
Что мы и сделали.
Я надеялась, что Махтаб порадуется празднику, порадуется впервые за целый месяц. Она ждала его с возраставшим нетерпением. Я была счастлива видеть, как она улыбается и смеется.
Однако за два дня до этого важного события произошел неприятный случай, испортивший ей настроение. Играя на кухне, Махтаб упала с низкой табуретки. Табуретка сломалась, и острый край деревянной ножки глубоко вонзился ей в руку. Услышав крики, я бросилась к ней и с ужасом увидела, что из вены хлещет кровь.
Пока Маджид готовил машину, чтобы отвезти нас в больницу, Махмуди быстро наложил жгут. Я держала плачущую Махтаб на коленях. Махмуди, пытаясь меня успокоить, сказал, что больница находится всего в нескольких кварталах от дома.
Однако нас там не приняли.
– Мы не оказываем неотложную помощь, – сказал регистратор.
Лавируя среди потока автомобилей, Маджид повез нас в другую больницу, где неотложную помощь оказывали. Влетев туда, мы увидели чудовищную грязь и неразбериху, однако больше идти было некуда. В приемной толпился народ.
Махмуди отозвал в сторону какого-то врача и объяснил ему на фарси, что он доктор из Америки и его дочери необходимо наложить швы. Иранец немедленно отвел нас в кабинет и, поскольку Махмуди был его коллегой, отказался от денег. Махтаб испуганно жалась ко мне, пока доктор осматривал рану и готовил инструменты.
– У них что, нет обезболивающих? – недоуменно спросила я.
– Нет, – ответил Махмуди. У меня упало сердце.
– Махтаб, держись, – сказала я.
Увидев иглу, Махтаб закричала. Махмуди грубым тоном велел ей успокоиться. Его мускулистые руки крепко прижимали ее к хирургическому столу. Она сжимала мою руку своими крошечными пальчиками. Захлебываясь от рыданий, она все еще пыталась вывернуться. Когда игла вонзилась ей в кожу, я отвела глаза. Каждый вопль, раздававшийся в маленькой операционной, пронзал мне душу. Меня охватила ненависть. По вине Махмуди мы оказались в этом аду.
Процедура заняла несколько минут. По щекам у меня струились слезы. Нет большей муки для матери, чем беспомощно наблюдать страдания своего ребенка. Я бы с радостью приняла на себя боль моей дочери, но не могла. Внутри у меня все обрывалось, с меня лил пот, но физические страдания испытывала Махтаб. Все, что я могла, – это быть рядом и держать ее за руку. Наложив швы, иранец выписал направление на противостолбнячную прививку, вручил его Махмуди и объяснил, что надо делать.
Уже в машине, когда Махтаб всхлипывала у меня на груди, Махмуди поведал мне о том, что нам сейчас предстоит, – это было более чем странно. Необходимо было найти аптеку, где имелась противостолбнячная сыворотка, затем поехать в другую больницу, у которой было специальное разрешение на то, чтобы сделать прививку.
Я не понимала, почему Махмуди предпочитает заниматься медицинской практикой здесь, а не в Америке. Он был недоволен работой иранского врача. Если бы у него были нужные инструменты, то он бы наложил швы на рану Махтаб гораздо лучше.
Когда мы вернулись в дом Амех Бозорг, Махтаб была совершенно измучена и сразу уснула тревожным сном. Мне было бесконечно жаль ее. Я постаралась выглядеть веселой те два дня, что оставались до ее дня рождения, – я должна была доставить ей истинную радость.
