пояснице, и я встревожилась – не приближается ли время рожать.
– Все пройдет, – успокаивал меня Махмуди.
На следующий день Махмуди хотел побывать в НАСА.
– Я себя не очень хорошо чувствую, – сказала я.
– Тогда давай пойдем по магазинам, – предложил он.
Сначала мы решили где-нибудь пообедать, но в ресторане боли в спине усилились и я почувствовала ужасную слабость.
– Давай вернемся в отель, – попросила я. – Может быть, после того, как немного отдохну, я смогу пройтись по магазинам.
В отеле у меня начались самые настоящие схватки и отошли воды.
Махмуди никак не мог поверить, что наступил момент родов.
– Ты ведь врач, – сказала я. – У меня отошли воды. Неужели ты не понимаешь, что это значит?
Он позвонил моему акушеру в Корпус-Кристи, и тот рекомендовал ему доктора в Хьюстоне, который согласился принять роды и велел нам срочно ехать в больницу.
Я помню яркий свет родильного отделения и то, как Махмуди, одетый во все стерильное, стоял рядом, держа меня за руку и подбадривая. Помню родовые муки, ту жуткую боль, которая сопутствует появлению новой жизни. Может, это предупреждение о том, чем могут обернуться ожидающие впереди годы?
Но лучше всего мне запомнилось то, как акушер объявил:
– У вас дочь!
Члены акушерской бригады издавали восторженные возгласы, в очередной раз соприкоснувшись с этим захватывающим дух чудом. Я засмеялась; от счастья, облегчения и усталости у меня кружилась голова. Врач и медсестра проделали все необходимое для первых минут человеческой жизни, а затем принесли дочь родителям.
Она была прелестным существом с белой кожей и ярко-голубыми глазами, прищуренными от слепящего света ламп родильного отделения. Прядки рыжеватых, почти белых завитков прилипли к влажной головке. Ее личико являло собой миниатюрную копию черт Махмуди.
– Почему у нее белые волосы? – спросил Махмуди с явно различимыми нотками недовольства в голосе. – И почему голубые глаза?
– Откуда же я знаю, – ответила я, слишком усталая и счастливая, чтобы обращать внимание на пустяковые придирки Махмуди к идеальному младенцу, которого я произвела на свет. – За исключением цвета волос и глаз, она же абсолютно твоя копия.
Я была до такой степени поглощена своим ребенком, что не замечала ни врачей, ни сестер, возившихся со мной, я позабыла про все на свете. Переполняемая любовью, я качала малютку на руках.
– Я назову тебя Мариам, – шептала я.
По-моему, это одно из самых прелестных иранских имен – при его американском звучании оно окрашено неповторимым экзотическим колоритом.
Прошло несколько минут, прежде чем я осознала, что Махмуди исчез.
Во мне поднялась целая буря эмоций! Очевидно, Махмуди не решился задать самый главный и больной вопрос. «Почему девочка?» – вот в чем он хотел меня упрекнуть. Его мусульманская мужская гордость была уязвлена тем, что первенцем стала дочь, и он оставил нас на ночь одних, тогда как должен был быть с нами. Это не было проявлением тех мужских качеств, которые я хотела бы в нем видеть.
Прошла ночь – я спала урывками, так как чувство неописуемого восторга оттого, что около моей груди бьется новая жизнь, не давало мне уснуть; правда, оно омрачалось моментами глубокой обиды на детское поведение Махмуди. Я не знала, была ли то вспышка досады, или он ушел навсегда. Впрочем, я была настолько оскорблена, что мне было все равно.
Махмуди появился рано утром, он не извинился за свое отсутствие и ни словом не обмолвился о том, что разочарован рождением девочки. Лишь сказал, что всю ночь провел в мечети, где мы сочетались браком, вознося молитвы Аллаху.
Позже в то утро он явился в больницу, весело улыбаясь и размахивая стопкой открыток с персидскими письменами. Это были подарки мужчин из мечети.
– Что здесь написано? – спросила я.
– Махтаб, – сияя, ответил он.
– Махтаб? Что это значит?
– Лунный свет.
Оказывается, он говорил по телефону со своими родственниками в Иране, и они предложили несколько имен для малышки. Махмуди выбрал имя Махтаб, так как вчерашней ночью было полнолуние.
Я попыталась настоять на имени Мариам, так как оно звучало больше по-американски, а девочка как- никак родилась американкой. Однако меня одолевала слабость и раздирали противоречивые чувства, да и свидетельство о рождении заполняла не я, а Махмуди; там значилось: Махтаб Мариам Махмуди. Я лишь слегка изумилась собственной покорности.
Я нарядила двухмесячную Махтаб в розовое кружевное платьице, которое выбрала из ее гардероба, подаренного отцом; он находил дочурку столь восхитительной, что быстро забыл о своем первоначальном разочаровании и умирал от отцовской гордости. Малышка тихо лежала у меня на руках, глядя мне в глаза. Ее собственные глазки меняли цвет – из голубых они превращались в темно-карие. Она присматривалась к явлениям жизни, в то время как вокруг нас более ста мусульманских студентов отмечали праздник жертвы. Было 4 ноября 1979 года.
