– Да вы можете священнику ничего не говорить, – ответил я теперь более спокойно, – но крестьянам всем передайте от меня, чтобы они не слушались глупого попа и вместо мира готовились бы к самой беспощадной борьбе со своими палачами… Так, возвращайтесь обратно, в село и все, все передайте крестьянам. До свидания!..
Я протянул им руку. Они все подошли и, приподымая шапки, попрощались. Потом ушли к своей подводе.
Щусь сел на лошадь, и мы тронулись с места. А дядьки, став на колени и скрестив руки на груди, крикнули нам вслед:
– Так помогай же вам боже побороти вcix вашiх i нашiх злодiпв!
Мы все тоже сняли шапки и помахали ими в их сторону, а затем пришпорили коней и быстро скрылись от них за бугорком, где Марченко и Петренко, остановив движение отряда, поджидали нас.
Подскочив к отряду, я вкратце рассказал бойцам о том, для чего приезжали эти три кулака из Дибривок, что я им ответил и что передал дибривским крестьянам. Я высказал им также мое предположение, что враги революции дрогнули, узнав о наших действиях в ответ на их злодейства. И я подчеркнул, что мы менее всего можем с этим считаться именно теперь, когда мы должны полностью использовать момент в целях поднятия восстания против них трудящихся – восстания повсеместного и решительного, в котором бы их строй и силы, защищающие его, нашли себе действительно разрушение и смерть…
Отряд с особым вниманием выслушал меня и в искренних словах выразил свое удовлетворение.
Теперь мы окончательно дали повод и нигде не задерживались до самых Фесуновских хуторов.
Солнце уже совсем зашло, когда мы окружили эти хутора. Но жителей в них почти не было, в особенности участников нападения и сожжения села Дибривки. Все они за два часа до нашего прибытия на эти хутора бежали кто куда мог.
Здесь, в этих хуторах, отряд сделал маленький привал, чтобы накормить и напоить лошадей.
А через три часа отряд выстроился, выделил из себя команду, которая быстро и все в этих хуторах зажгла, и вытянулся в поле в направлении села Дибривки.
Всем в отряде хотелось воспользоваться случаем, что вооруженные силы врагов, шедшие по нашим следам, где-то сбились с дороги и потеряли нас из виду. Хотелось воспользоваться этим случаем, чтобы залететь в Дибривки и воочию убедиться в том, что случилось с селом, как оно разрушено и т. д.
Поэтому, когда Фесуновские хутора были зажжены и охвачены сплошным пламенем, отряд был направлен по дороге на Дибривки со стороны этих хуторов.
По дороге в эту темную ночь мы наткнулись на имение помещика Гизо. Наши конные разведчики схватили самого Гизо, который, по словам его арендаторов, подтвержденным им самим и другим помещиком, его соседом, задержанным вместе с ним, когда они, в эту ночную пору, прогуливались по аллеям, только что приехал. У обоих помещиков были револьверы. У Гизо оказалась еще фотографическая карточка товарища Щуся. На поставленный Гизо самим Щусем вопрос, где он, Гизо, взял эту фотографию, Гизо стал врать, будто ему подарили ее близкие знакомые отца Щуся и т. д.
Но когда товарищ Щусь доказал ему, что он лжет, так как это была единственная фотография у Щуся, которую он подарил своей матери и жене, тогда Гизо сознался, что он, присутствуя со всеми помещиками и хуторянами при обысках и сожжении в селе Дибривки дома матери Щуся и интересуясь Щусем как бесстрашным партизаном, сам снял эту фотографию со стены в доме Щусевых родных.
Показание Гизо свело с ума и самого Щуся, и многих из присутствовавших при его опросе. Каретник и я и в особенности товарищ Марченко хотели подробнейшим образом опросить Гизо и его соседа. Но опросить Гизо нам не удалось. Товарищ Щусь, словно лев, набросился на него и безрассудно, с дикой ненавистью хотел разорвать его. Гизо вырвался и побежал по двору. Повстанцы занялись погоней за ним, бросив второго помещика, соседа Гизо, который, к месту отметить, крепко пристал ко мне и ни на шаг не отходил. Раза два ловили повстанцы Гизо, но он благодаря его хорошим собакам, которых он вовремя спустил с цепи, оба раза вырывался от них. Это озлило всех. Никто не думал уже о том, чтобы бросить его, пусть-де убегает. Нет, все хотели его поймать. Его арендаторы этому содействовали. Видимо, надоел он им или же они были так подлы, что думали на его смерти поживиться, не понимая, что революция им этого не позволит, что она выдворит их из этой усадьбы, как выдворила бы и самого Гизо, поскольку он не захотел бы сам трудиться наравне с тружениками. Эти арендаторы, куда бы Гизо ни спрятался, его находили и указывали повстанцам. Ловля его была тяжелой морально и изнурительной физически. Как-то его в который уже раз указали арендаторы и два повстанца бросились в тот угол, где он прилип к стенке сарая. Он бросился от них прямо на меня, стоявшего с товарищем Лютым и соседом Гизо. Я выхватил шашку и кричу: «Стой!». Он свернул мимо меня, и я его зацепил по затылку. Удар мой был совсем слаб, но Гизо все-таки упал. Это решило его судьбу.
Товарищ Щусь схватил его и приподнял. Повстанцы, в особенности дибривчане, кричали:
– Никакой пощады ему! Смерть ему!..
Товарищ Щусь спрашивал моего мнения. Я при тех обстоятельствах, при каких был схвачен Гизо с фотографией Щуся, не мог высказаться в его пользу. Каретник и Марченко тоже. И тогда как другого помещика, соседа Гизо, мы сейчас же освободили, дав ему всадника, чтобы вывести его за наши заставы вокруг имения, Гизо был товарищем Щусем и повстанцами зарублен.
Имения Гизо мы не тронули, а лишь взяли несколько подвод овса для лошадей.
Отсюда мы направились в село Дибривки. В дороге, ввиду ночи, свернули и заехали в имение Серикова, в семи верстах от Дибривок. Здесь мы остановились до утра.
В имении Серикова нас нагнали наши разведчики и гонцы от других отрядов с радостными донесениями в основной наш штаб, гласившими об успехах борьбы отрядов в ряде районов и уездов. Это еще более подбодрило и без того бодрствовавший наш основной штаб и отряд.
Наступало обеденное время. Я всем гонцам от других отрядов дал письма к их командирам и выпроваживал тех из них, кому нужно было скорее возвращаться в свои районы.
Товарищ Щусь с дежурным по отряду тем временем приготовили около тридцати всадников и два пулемета на тачанках. Я со Щусем и тридцатью всадниками при двух пулеметах сели на лошадей и вне дорог, полем поскакали через горку в село Дибривки.
Когда мы перескочили горку, нам открылось село. В нем оказались то здесь, то там уцелевшие домики. Церковь и лес говорили за то, что это именно село Дибривки.
Чем ближе мы подъезжали к селу, тем яснее нам становились полуразрушенные стены домов с их обгоревшими, черными верхушками. Но людей не видно было. На сердце становилось тяжело при виде всего этого. Товарищ Щусь и некоторые из повстанцев-дибривчан долго и молча всматривались в село. Затем Щусь, всхлипывая и вытирая слезы, катившиеся из глаз, как у ребенка, спросил меня:
– Батько, ты видишь, что сделано с селом?
И тут же прилег на переднюю ключицу седла и замолк…
Я повернулся к повстанцам и крикнул: «Повод!» Это заставило товарища Щуся снова выпрямиться в седле и, пришпорив лошадь, поравняться со мною.
Я повернулся к нему и стал тихо упрекать его за несдержанность перед повстанцами. В то же время я спросил его о том, как он думает насчет нашего въезда в село: не вскочим ли мы в лапы врагов?
Он был категорически против того, чтобы въезжать в село.
– Подскочим к мосту. Если кого-либо увидим, то расспросим, есть ли неприятель в селе; если же никого не увидим, то посмотрим со стороны на село и возвратимся к отряду, – сказал мне товарищ Щусь.
Однако другие повстанцы хотели побывать на своих улицах, посмотреть на стены своих домов. Это заставило нас, меня и Щуся, повернуть в сторону от моста и галопом подскочить к селу с противоположной стороны, в случае чего наиболее удобной для бегства.
На этой стороне села мы встретили нескольких крестьян. Бедняги, настрадавшись, бросились сразу же к нам. Но ни один из них не жаловался на свое положение. Лишь указывали нам на свои сожженные и разрушенные дворы, и то, когда мы их спрашивали: «Как ваш двор?» или: «Сожгли ли вас?» В этом лишь случае они указывали нам каждый в сторону своего двора и, пожимая плечами, приговаривали:
– Ничего, перебедуем, а все-таки не станем на сторону гетманцев и их союзников, немцев и австрийцев. Будем страдать, а будем против них, вместе с вами…
