Моретта же просто цветет. Покраснев до самых кончиков ушей, она опускает глаза и срывающимся голоском шепчет брату слова благодарности. Ну, надо и мне свои пять копеек внести:
— Кузен! Родной брат не смог бы сделать для меня большего, чем сделали вы! — я придаю своему лицу выражение самого искреннего восхищения. — Если когда-нибудь я смогу хоть в малой степени отплатить вам за оказанные мне услуги, то, Вилли — максимум честности во взгляде и восторга в голосе — я в тот же момент буду в вашем распоряжении! Но как вам удалось добиться такого чуда?
Вилли глядит именинником. Он долго и с подробностями повествует, как решился просить аудиенции у кайзера, как предварительно говорил с бабушкой, рассказав ей о великой любви между русским цесаревичем и принцессой дома Гогенцоллернов, как они вместе убеждали деда в необходимости помочь молодым влюбленным… Моретта слушает, затаив дыхание. Все-таки здесь, в старом, добром XIX столетии, люди весьма и весьма наивны… Я подавляю невольную улыбку. Мне совершенно ясно, что старый и мудрый кайзер, который всю жизнь ратовал за германо-русский союз, вместе со своим железным канцлером, в первый же день нашего пребывания в Берлине просчитали и цель визита, и возможные выгоды, и все ожидаемые сложности. Недаром же кронпринц вместе с супругой были под благовидным предлогом удалены из столицы, а Баттенберг, несмотря на все свои старания, так и не сумел со мной встретиться, ни прилюдно, ни, тем более, наедине. Хотя о последнем можно только пожалеть: на дуэли я бы наверняка его ухайдакал. И не потому, что я такой великий фехтовальщик, а потому, что у меня свои взгляды на поединки. Клинок клинком, а пневматический пистолет с отравленной иглой — совсем другое дело. Это уже гарантия победы. Не поймите неправильно: я не трус. Но будет неразумно сдохнуть только от того, что какой-то проходимец научился шпынять стальным дрючком лучше меня. У меня еще не было поединков, но Васильчиков уже освоил свое оружие и готов всадить иголку в любого оппонента по моему выбору…
Однако теперь надо решать, как мне сообщить милым «предкам» о своем выборе. С посольскими мне удалось договориться пока не сообщать в Петербург животрепещущие новости об амурных похождениях наследника престола, а папарацци в те времена еще не существовало. Но по приезде домой все же придется доложить о 'проделанной работе'. Ну, папеньке, положим, все равно. Я ему «заряженный» штоф поднесу, так он вообще дай бог, чтоб Викторию-Моретту от Виктории-Вдовы отличил. А вот с маменькой будут проблемы… Господи ты боже мой, да что ж Дагмара так ненавидит Германию?! Датско-Прусская война отгремела двадцать лет назад, да и условия мира были не так уж тяжелы. А она все никак простить не может… Ну, да ладно: бог не выдаст — свинья не съест. Авось вспомнит, как любила своего первого жениха, моего рано усопшего дядюшку, проникнется и растает… А не растает, так в Сибирь отправлю, после смерти папаши…
Моретта не поехала проводить меня на вокзал. И правильно: нечего инициировать лишние слухи и домыслы. Уже у нашего салона-вагона Вильгельм крепко берет меня за руку:
— И так, мой друг, решено: не позднее Рождества мы будем у вас.
— Нашего Рождества, кузен?
— Разумеется, вашего. Было бы просто невозможно уехать из столицы на Рождество, — он широко улыбается, и берет меня за локоть. — Но что я могу вам обещать: за эти три месяца мы все постараемся вышвырнуть этого мерзавца Баттенберга из Берлина, да и с территории Рейха.
Он еще раз широко улыбается, от чего его знаменитые (в будущем) усы топорщатся и воинственно приподнимаются вверх. Эге, если он собирается вышвырнуть Баттенберга, то значит помолвка… Нет, какой я все-таки молодец! За три недели решил вопрос, над которым Европа, сколько я помню билась больше трех лет!
Кузен Вилли радостно сообщает мне, что кайзер рассчитывает на помолвку после Рождества. На его лице светится такое детское счастье, что плюнув на маскировку, я обнимаюсь с Вильгельмом. Правильно про него было… нет, будет написано: 'Последний император был истинным рыцарем, не смотря на несколько взбалмошный характер…' Или не будет написано, а появятся строки, прославляющие гений, благородство и уникальные способности к прозрению третьего (но отнюдь не последнего) императора Второго Рейха.
Вот так, господа исследователи времени. Исправлять теперь мои дела будет ой как непросто: попробуйте-ка разорвать такие отношения! Эдак вы из Вильгельма законченного русофила сделаете. В общем куда ни кинь — везде клин!..
Под звуки духового оркестра поезд медленно трогается. Я стою у окна и машу рукой Вильгельму, который отдает мне честь. Вот, промелькнули здания вокзала, прощай, Германская сторона. Так, теперь стоит сесть и все хорошенько обдумать, как будем вести себя дома…
— Ваше Высочество, разрешите?
— Заходите, Павел Карлович, прошу.
Ренненкампф проходит в салон, и останавливается передо мной.
— Государь, мы тут с князем посоветовались…
— Постойте, Павел Карлович, как вы меня назвали? — или я ослышался и принял желаемое за действительное, или… Или мои действия приносят первые плоды?
— Простите, Ваше Высочество — Ренненкампф смотрит на меня своими прозрачно-серыми глазами прямо и твердо, не отводя взгляд. — Простите, но между собой мы уже давно называем вас «государь». А теперь вот просто как-то само слетело с языка.
Понятно. 'Просто слетело с языка' — это здорово. Такой вот изощренный метод подхалимажа. Ну, ладно, надо все-таки узнать, о чем они там советовались…
— Мы тут посоветовались, Ваше Высочество: будет лучше, если вы не сообщите императорской чете, да и всем вашим родственникам о том, что было в Берлине…
Ха, я и сам думал об этом, вот только как это 'не сообщать'? Ведь отчет давать все равно придется.
— Как вы себе это представляете, Павел Карлович?
— Все очень просто — он чуть понижает голос. — Это не вы ухаживали за принцессой, а я. Или князь.
А в этом что-то есть. Можно попробовать, по крайней мере иметь, как запасной вариант. Молодцы.
Яркий свет, напряженный гул голосов…
— Итак, я резюмирую: иновременной донор отказывается добровольно покинуть реципиента, и предпринимает действия, переводящие бифуркационный узел из разряда второго рода в первый. Попытка войти в контакт с ИД, предпринятая магистром Крупиной, чуть было не привела к гибели последней. Считаю необходимым провести операцию по насильственному возвращению ИД в его временной кластер. Проведение поручаю доктору Фалину и доктору Берштейну…
Глава 7
Наше возвращение было легким. Васильчиков действительно мужественно принял на себя обвинения в легкости поведения, но теперь, хотя бы, надо мной не висит дамокловым мечем попытка заключить союз с 'вероятным противником'. И то хлеб. А тем временем я получил еще одно очень важное право: теперь я присутствую на заседаниях Государственного и Императорского советов так сказать официально. Фактически, с правом голоса.
Мой венценосный рара спокойно передал мне часть своих обязанностей. Он лишь поцокал языком и, стиснув мои плечи, прорычал: 'Гляди-ка, Николя, человеком становишься! А я-то думал, ты у меня дурачком удался!' Нельзя сказать, чтобы венценосный алкаш был совсем не прав: прежний Ники был не просто дурачком, а вполне законченным кретином. Последний блаженный в русской церкви. М-да уж, нынешнего вряд ли канонизируют, хотя… неисповедимы пути Господни… а уж церковные — и подавно…
Утро. Рука сунулась под подушку, где, начиная с той памятной ночи Светланиного визита, лежит себе, полеживает миленький короткорылый «бульдожка» бельгийской национальности. Так, на всякий пожарный…
