спрашивает:
– Что здесь происходит?
– Да эта мразь Петра Алексеевича убила! – орет полковник. – Пистолет как-то тварь пронес и на тебе: сидел, сидел, а потом выстрелил!
– Насмерть?! – обмирает голос.
– Нет, только попугал! – передразнивает его синеликий. – Конечно насмерть. Еле успел у него пушку отобрать, а то бы он и меня рядом с Макаровым положил!
– Вот сука! – цедит с ненавистью голос.
Я наконец-то разгибаюсь и начинаю разворачиваться, чтобы объяснить, как все было на самом деле. Краем глаза вижу на полу возле стола тело внезапно обретенного и, похоже, столь же внезапно потерянного деда. Возле него уже разливается черная лужа крови. Против воли я замираю – увиденное вгоняет меня в ступор. В каком-то странном оцепенении я сижу и смотрю на убитого. Почему-то взгляд прикипает к его неловко подвернутой руке, на которой надеты «командирские» часы. Ремешок у них старенький, потертый, и это добивает меня окончательно – слезы и так стоят у меня в глазах, а сейчас они начинают литься уже потоком. Горло перехватывает спазм, и я лишь хриплю что-то неразборчивое.
Сильный удар в спину сбрасывает меня со стула, и я падаю на четвереньки. Теперь я вижу все тело целиком – стол больше не закрывает его. Дед полулежит на спине, привалившись к стене. На груди у него здоровенное-кровавое пятно. Лицо перекошено гримасой ненависти и боли. Глаза закрыты.
Каким-то звериным чутьем я понимаю две вещи: первое – это то, что он мертв, а второе – сейчас меня начнут бить!
И второе мое предчувствие немедленно начинает претворяться в жизнь. Сначала чьи-то грубые руки вытаскивают меня волоком по полу в коридор, а уже там гэбэшники начинают с остервенением охаживать сапогами. Я переворачиваюсь на спину, поджимаю ноги и стараюсь закрыть руками голову. Получается неважно – довольно скоро чей-то меткий удар прошибает мою хлипкую защиту и врезается мне в лицо. Перед глазами немедленно начинают плавать звезды, а рог заполняется кровью из разбитых носа и губ.
– Стойте! – слышу я в этот момент чей-то вопль, который пробивается словно из-под воды. – Да не он это – Тропинин стрелял!
Все замирают, а в следующее мгновение в коридоре воцаряется ад! С глухим чавканьем в человеческие тела начинают вонзаться энергетические разряды, поднимается дикий шум, грохочут выстрелы, откуда-то снизу слышны животные крики, в которых нет ничего человеческого, но, тем не менее, я понимаю, что кричат это все-таки люди…
На меня падает чье-то мертвое тело. Мне нечем дышать, грудь разрывает боль и от побоев, и от тяжести чужого веса, но я терплю. Терплю, потому что понимаю: стоит мне сейчас высунуться и в коридоре мгновенно станет на одного покойника больше. Никто из сражающихся даже не станет пытаться понять, на чьей я стороне – меня просто прихлопнут, как надоедливую мошку, и все. Поэтому самое главное сейчас – это минимум движений.
В голове суматошно мечутся какие-то обрывочные мысли. Я даже не могу додумать ни одну из них до конца – тут же перескакиваю на новую и также бросаю ее. Наиболее завершенной является, пожалуй, «Скорей бы все кончилось!». Мне уже все равно, кто победит, из-за чего вообще все началось и так далее и тому подобное – скорей бы все закончилось, чтобы можно было спихнуть наконец с себя покойника и перестать глотать свою (а возможно и чужую!) кровь.
Я не знаю, сколь долго шла эта нежданная схватка. Просто в один момент все затихло и стали слышны только чьи-то отрывистые команды, произносимые детским… ДЕТСКИМ?!! голоском.
«Ладно, ехать так ехать!» – сказал попугай, когда кошка потащила его из клетки. Я с трудом отталкиваю тяжелое, безвольное тело убитого в сторону. Сейчас глянем, что здесь происходит.
Твою мать!!!
– Здравствуйте… крапленый! – произносит тихо, без каких-либо эмоций мой старый знакомый – мальчик Мишенька. Он стоит возле стены неподалеку от меня. Худенький мальчишка в старомодной школьной форме. Только сейчас на нем нет фуражки, и на щеке кровоточащая ссадина. Руки расслабленно висят вдоль туловища, но вот пальцы согнуты в каком-то странном жесте. И в этот момент, так же как и в подземельях, на меня накатывает. Я вижу разноцветное облако ауры, которое окутывает мальчишку. А вот на руках его клубится Тьма! Да, да – именно Тьма! Я пытаюсь машинально прикоснуться к ней своими внезапно прорезавшимися чувствами и получаю болезненный удар, который пронзает все тело. Бог ты мой, как же больно!
– Еще раз так сделаете – я вас просто убью, – бесстрастно информирует меня Мишенька.
И я почему-то ему верю!..
Мишенька Михневский был самым младшим ребенком в школе. Впрочем, он был и самым молодым жителем Города. После него детей в анклаве не рождалось, ни одного.
Последнее третье поколение уроженцев аномалии насчитывало всего пятьдесят шесть человек. Причем все они были мальчиками в возрасте от 8 до 12 лет. Краем уха Мишенька слышал, что детей было больше, да и девочек среди них хватало. Но смертность среди новорожденных составляла восемьдесят процентов. Город вымирал…
Однако Мишенька не страдал от отсутствия общения со сверстницами. Интересных дел хватало и без них. Лет с пяти он начал ходить в городскую школу, где, едва научившись читать и писать, принялся за изучения науки, которую его учителя гордо именовали «искусством оперирования энергетическими полями». Самих себя преподаватели называли «операторами» или «энигматорами». Однако юные ученики предпочитали не забивать свою голову заумными словами, считая предмет изучения банальным волшебством.
Если бы Мишенька рос в большом мире, он бы непременно провел аналогию между собой и мальчиком с иностранным именем Гарри Поттер. Вот только нравы настоящей «советской» школы «магов» резко отличались от патриархальных нравов английского Хогвартса.
Боевые заклинания, приготовленные для классовых боев мировой революции и отточенные во время Второй мировой, вдалбливались в детские головенки с первых же дней обучения. Действие операндов сначала отрабатывались на тараканах (огромные черные насекомые были единственными живыми
