которую он может низвести до положения рабыни? Однако эта мысль пришлась ему не по душе. Царь рассчитывал на более любезный поворот в разговоре. Его охватило разочарование, гордость оказалась задетой, а гнев усилился. Не выдавая своих чувств, он воздержался от желания унизить Аменридис и сказал не менее властным тоном, чем принцесса:
— В мои намерения не входит подвергнуть вас мучениям, и этого не случится. Воистину было бы странно истязать столь прелестную рабыню, как вы.
— Нет! Я гордая принцесса!
— Вы были ею до того, как попали в мои руки и стали пленницей. Я охотнее заключу вас в мой гарем, нежели стану истязать. Все решит моя воля.
— Тебе следует знать, что ты имеешь право решать за себя и свой народ, но твоя рука не коснется меня, пока я жива.
Царь пожал плечами, будто серьезно не воспринимал ее слова.
Но Аменридис продолжила:
— По традиции, унаследованной от предков, мы не принимаем пищу, пока не умрем с честью, если оказываемся в унизительном положении и теряем надежду на спасение.
Царь с презрением сказал:
— Правда? Однако я видел, как доставленные ко мне судьи из Фив падали ниц и ползали передо мной, взглядами моля о пощаде.
Лицо принцессы побледнело, и она не промолвила ни слова.
Царь уже был не в состоянии слушать ее, он испытывал горечь разочарования и не мог больше оставаться в каюте. Собираясь уходить, он сказал:
— У вас нет необходимости воздерживаться от пищи.
Он ушел разгневанный и подавленный и решил отправить принцессу на другой корабль. Однако как только гнев угас, царь, оставшийся наедине с собой в каюте, передумал и не отдал приказ.
18
К царю в каюту явился Гур и сообщил:
— Мой повелитель, посланники от Апофиса просят разрешения явиться перед тобой.
— Что им угодно? — спросил удивленный Яхмос.
— Они говорят, что привезли твоему высочеству послание, — ответил гофмейстер.
— Пусть войдут немедленно! — велел царь.
Гофмейстер вышел из каюты, отправил офицера к посланникам, вернулся к своему повелителю и стал ждать. Вскоре явились посланники в сопровождении офицеров гвардии. Их было трое, впереди шел главный, двое несли ларец из слоновой кости. Судя по ниспадавшим одеждам, это были распорядители двора с белыми лицами и длинными бородами. Они подняли руки в приветствии, но не поклонились и остановились в явно вызывающей позе. Яхмос гордо ответил на их приветствие и спросил:
— Что вам угодно?
Главный из посланников ответил надменно с чужеземным акцентом:
— Командир…
Гур не дал ему договорить то, что он намеревался сказать, и заметил с присущим ему спокойствием:
— Посланник Апофиса, ты разговариваешь с фараоном Египта.
Главный посланник сказал:
— Война еще продолжается, и ее исход не ясен. Пока у нас есть солдаты и оружие в руках, Апофис остается фараоном Египта. Другого фараона нет.
Яхмос жестом дал Гуру знак молчать и обратился к посланникам:
— Говорите о том, ради чего вы пришли сюда.
Главный посланник сказал:
— Командир, в тот день, когда мы отступили из Фив, крестьяне похитили ее царское высочество принцессу Аменридис, дочь нашего повелителя Апофиса, фараона Египта, сына нашего бога Сета. Наш повелитель желает знать, жива ли его дочь или же крестьяне убили ее.
— Ваш хозяин помнит, как он поступил с нашими женщинами и детьми во время осады Фив? Он не забыл, как подставил их под стрелы сыновей и мужей? Стрелы разорвали их тела на куски, а ваши трусливые солдаты скрывались за ними.
Посланник резко ответил:
— Мой повелитель не уклоняется от ответственности за свои дела. Война — смертельная битва, и жалость способна привести лишь к поражению.
Яхмос с отвращением покачал головой и ответил:
— Наоборот, в войне противоборствуют солдаты, ее исход определяет сильный, а слабые страдают. Война для нас борьба, в ходе которой нельзя отказываться от жизненных и религиозных ценностей… поразительно, как он может спрашивать о дочери, если держится таких взглядов на войну.
Посланник высокомерно ответил:
— Мой повелитель спрашивает о ней по причине, которая известна ему одному. Он не просит пощады, да и сам не станет щадить никого.
Яхмос задумался, не понимая, какая причина побудила врага наводить справки о своей дочери.
Поэтому он произнес ясным голосом, в котором звучало презрение:
— Возвращайтесь к своему хозяину и скажите ему, что крестьяне благородные люди, они не убивают женщин, и что египетские воины считают ниже своего достоинства убивать пленных. Его дочь пленница и пользуется великодушием тех, кто пленил ее.
На лице посланника появилось выражение облегчения. Он сказал:
— Эти слова спасли жизни многих тысяч твоих людей — женщин и детей, которых царь взял в плен. Их жизни зависят от жизни принцессы Аменридис.
Яхмос сказал:
— А ее жизнь зависит от их жизней.
После некоторых раздумий посланник сказал:
— Мне приказано не возвращаться, прежде чем я не увижу ее собственными глазами.
На лице Гура появилось недовольное выражение, но Яхмос опередил его и сказал:
— Ты увидишь ее своими глазами.
Главный посланник указал на ларец из слоновой кости, который держали двое его спутников, и сказал:
— В этом ларце одежда принцессы. Ты позволишь оставить ларец в ее каюте?
Царь подумал и сказал:
— Можешь оставить его.
Однако Гур наклонил голову к повелителю и прошептал:
— Сначала необходимо досмотреть эту одежду.
Царь согласился с мнением гофмейстера, тот велел поставить ларец перед Яхмосом. Царь сам открыл его и начал доставать из него содержимое, один предмет одежды за другим. Вдруг он наткнулся на маленькую шкатулку. Царь взял ее, открыл и обнаружил в ней ожерелье с изумрудным сердцем. Сердце царя затрепетало, когда он вспомнил, как принцесса из множества драгоценностей выбрала именно это ожерелье. Тогда его звали Исфинисом, и он продавал драгоценности. Лицо царя покраснело.
— Разве в тюрьме уместно держать безделушки? — спросил Гур.
— Это ожерелье — любимая драгоценность принцессы, — ответил посланник. — Если командиру угодно, мы оставим его. Если нет, заберем с собой.
— Не случится ничего плохого, если оставить это ожерелье, — сказал Яхмос.
Затем царь обратился к офицерам и приказал им отвести посланников в каюту принцессы. Посланники удалились, офицеры последовали за ними.
