Он недовольно произносит:
— В первую очередь ты должен думать, как сыграть свою роль.
Я смиренно отвечаю:
— Я не упущу этот шанс.
При виде гроба я не могу совладать с охватившим меня переживанием и уже готов малодушно разразиться плачем. Будто я впервые увидел гроб. Слезы на глазах такого человека как я, вызывают удивление. Я замечаю, как их презрительные насмешки ядовитыми змейками проступают сквозь слезы. Это не скорбь и не исповедь, это внезапное помешательство. Я отвожу взгляд от прощающихся, опасаясь как бы плач не обернулся истерическим хохотом.
Какая грусть охватывает меня, когда я прохожу сквозь Баб-аль-Шиария! Уже много лет не ступала сюда моя нога. Квартал благочестия и распутства. Я ныряю в пыль, шум, толчею из мужчин, женщин и детей. Под белым сводом осени… Все предстает перед моим взглядом в печальном и унылом свете. Даже воспоминания о том, как мы с Тахией впервые пришли сюда, и она, радостная, держала меня под руку, ранят и разжигают ненависть. И бесчестье в тени, и дружба с подонками, и то, что я подло спрятался под боком Умм Хани. Да будет проклято и прошлое, и будущее! Будь проклят театр и маленькие роли! Будь проклят тот успех, на который ты надеешься, сыграв в пьесе, написанной твоим врагом-преступником, а ведь тебе уже за пятьдесят. Вот они — торговые ряды с щебнем, длинные и извилистые как змея. Вот мрачные старые ворота рынка, вот два его новых здания, стоящих вместе. А это — старый дом, незыблемо упрочившийся на своем месте, скрывший внутри горестные черные и радостные алые дни. Появилось в нем и нечто новое, чего не было раньше: в нем появилась лавка, где жарили и продавали семечки. В ней сидит и торгует Карам Юнес, а рядом с ним его жена Халима. Как же их надломила тюрьма! Их лица — живые маски крушения. Они погрязли в смраде, тогда как звезда их сына засияла. Мужчина заметил меня. Женщина тоже повернулась в мою сторону. Ни дружелюбия, ни приветствия я не удостоился. Я подал руку, чтобы поздороваться, но мужчина проигнорировал меня и сухо произнес:
— Тарик Рамадан!.. Что тебя принесло?
Лучшего приема я и не ожидал. Уже привык не обращать внимания. Женщина приподнялась от волнения, потом быстро опустилась на плетеный тростниковый стул и сказала с горькой усмешкой:
— Первый визит после нашего возвращения в этот мир.
В чертах ее лица еще угадывалась былая красота. Мужчина из последних сил держится бодро. Это от них родился драматург-преступник.
Я сказал, как бы извиняясь:
— Мир — это невод забот, а я один из утопленников…
Карам Юнес произнес:
— Ты явился из прошлого как самый страшный мой кошмар.
— Я не ужаснее других…
Никто в лавке не пригласил меня присесть, и я продолжал стоять, словно обычный покупатель. Это заставило меня довести до конца то, ради чего я пришел.
Карам сухо спросил:
— Ну?
— У меня плохие новости…
Халима сказала:
— Плохие новости нас уже не огорчают.
— Даже если это касается досточтимого Аббаса Юнеса?
В ее взгляде отразилось беспокойство, и она выкрикнула:
— Ты до самой могилы останешься его врагом!
Карам Юнес произнес:
— Он любящий сын. Это он открыл для нас эту лавку — после того как я отказался возвращаться в театр на прежнюю работу…
Халима с гордостью добавила:
— Его пьесу уже утвердили!
— Вчера у нас была читка…
— Наверняка отличная вещь!
— Ужасная… Что вы о ней знаете?
— Ничего.
— Он что, не мог рассказать вам…
— А зачем?
— Короче говоря, действие происходит в этом доме. Пьеса буквально повторяет произошедшее здесь. Он разоблачает скрытые преступления, заставляет по-новому взглянуть на события…
Впервые Карам спрашивает серьезно:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты, как и все мы, узнаешь себя в пьесе… Он показывает всё… Всё! Ты не хочешь этого понять?
— Даже тюрьму?
— Даже тюрьму. И смерть Тахии. Пьеса разоблачает того, кто донес на вас в полицию. В ней утверждается, что Тахия была убита, а не умерла своей смертью!
— Что за бред?!
— Аббас, или тот, кто играет его в пьесе, сделал это…
Халима резко бросила:
— Что ты имеешь в виду, враг Аббаса?
— Я — одна из его жертв, и вы тоже — жертвы…
Тогда Карам уточнил:
— Разве это не просто пьеса?
— Она не оставляет сомнений ни в том, кто на вас донес, ни в том, кто убил…
— Пустая болтовня…
Халима сказала:
— Безусловно, у Аббаса есть этому объяснение.
— Спросите его… Сходите на спектакль.
— Сумасшедший, тебя ослепила злость.
— Но преступление…
— Преступник — ты, а это просто пьеса.
— В ней — абсолютная правда.
— Сумасшедший завистник… Мой сын может и глуп, но он не предатель и не убийца.
— Он предатель и убийца, но далеко не глупец…
— Тебе хочется верить, что так и есть.
— Убийцу Тахии надо предать правосудию!
— Это старая зависть… Разве ты достойно обращался с Тахией, когда она была с тобой?
— Я любил ее, этого достаточно.
— Любовь с расчетом…
Я вскрикнул от злости:
— Я-то уж лучше, чем твои муж и сын!
Карам спросил меня сухо, со злобой:
— Чего ты хочешь?
И я ответил с насмешкой:
— Хочу семечек на мелочь.
Он закричал на меня:
