Все повернулись в сторону двери и увидели, что вошла женщина с печальным ликом, и поклонились ей в знак приветствия. Та ответила кивком, бросила взгляд на обмякшее тело и повернулась к Софхатепу.
Он подал голос, исполненный горести:
— Фараон умер, почтенная сударыня.
Придворная дама какое-то время молчала, будто сраженная этой вестью, затем сказала:
— Благородное тело следует доставить в царский дворец. Первый министр, таково желание ее величества царицы.
Направляясь к двери, придворная дама дала знак рабам. Те подбежали к ней, и она велела им поднять паланкин. Когда рабы подошли и наклонились к шестам, чтобы поднять паланкин, Радопис, не ведавшая о происходившем вокруг, вдруг с ужасом догадалась о том, что последует, и охрипшим, полным неверия голосом властно спросила:
— Куда вы собираетесь унести его?
Радопис бросилась на паланкин. Софхатеп подошел к ней и сказал:
— Во дворце желают отдать последний долг священному телу усопшего.
Ошеломленная Радопис взмолилась:
— Не отнимайте его у меня. Подождите. Я умру на его груди.
Придворная дама смотрела на Радопис и, услышав ее слова, отрезала:
— Грудь фараона не создана для того, чтобы стать чьим-либо местом последнего упокоения.
Софхатеп наклонился к разбитой горем женщине и, нежно взяв за руки, поднял ее, а рабы понесли паланкин. Радопис удалось высвободить руки и оглядеться, горестное выражение ее лица говорило, что она никого не узнавала среди тех, кто присутствовал. Радопис закричала прерывавшимся голосом, напоминавшим предсмертный хрип:
— Куда вы его уносите? Это его дворец. Это его летний павильон. Как вы можете так унижать меня перед ним? Жестокие, безжалостные люди, моему повелителю не понравится, если кто-то посмеет меня обижать.
Придворная дама не обращала на нее внимание и покинула павильон, рабы последовали за ней, неся паланкин. Мужчины вышли в подавленном состоянии и молчали. Радопис была на грани безумия. На мгновение она застыла, затем бросилась за ними, но почувствовала, как кто-то грубо схватил ее за руку. Она пыталась вырваться, но ее усилия оказались тщетны.
Радопис пришла в ярость, обернулась и оказалась лицом к лицу с Таху.
Гибель Таху
Не веря своим глазам, Радопис уставилась на него так, будто не узнала. Она пыталась высвободить руку, но Таху крепко держал ее.
— Отпусти меня, — злобно сказала она.
Таху начал медленно качать головой, будто говоря: «Нет, нет, нет». Его лицо казалось ужасным и пугающим, в глазах мелькнул безумный огонь.
— Они держат путь туда, куда тебе ступать не следует.
— Отпусти меня. Они унесли моего повелителя.
Таху сердито уставился на нее и резким голосом, будто отдавая приказ, сказал:
— Не пытайся идти наперекор желаниям царицы. Теперь правит она.
Гнев Радопис утих и сменился страхом. Она больше не сопротивлялась. На этот раз она сдалась и, нахмурив лоб, смущенно покачала головой, будто пытаясь собраться с мыслями, разбегавшимися во все стороны. Радопис вызывающе взглянула на Таху, словно не веря своим глазам, и спросила:
— Разве ты не видишь? Они убили моего повелителя. Они погубили фараона.
Слова «они погубили фараона» зловеще прозвучали в его ушах, они показались столь жуткими, что он им не внял. Гроза, бушевавшая в его груди, стихла.
— Да, Радопис, — произнес Таху. — Они погубили фараона. До сегодняшнего дня я никак не мог бы поверить, что одна стрела способна лишить фараона жизни.
Радопис с наивностью, граничившей с глупостью, спросила:
— Как ты мог допустить, чтобы его отняли у меня?
С Таху случился припадок безумного и ужасного хохота.
— Ты хочешь отправиться следом за ним? — спросил Таху. — Радопис, ты совсем обезумела. Ты совсем забыла о последствиях, печаль, должно быть, омрачила твое сознание. Проснись, соблазнительница. Теперь на троне Египта восседает женщина, которой ты выказала непозволительное пренебрежение. Ты отняла у нее мужа, низвергла ее с вершины славы и счастья в пучину горя и забытья. Царица может немедленно прислать сюда людей, которые доставят тебя к ней в кандалах и отдадут палачам, не ведающим, что такое пощада. Они сбреют с твоей головы шелковистые волосы и выколют твои черные глаза. Они отрежут твой точеный нос и изящные уши, после чего провезут тебя на телеге по улицам города. Во время этого отвратительного спектакля тебя, искалеченную, покажут твоим очернителям, которые будут злорадствовать. Городской глашатай прошествует впереди тебя и, крича во всю глотку, будет зазывать всех поглазеть на обольстительную шлюху, которая сбила фараона с пути и поссорила его с собственным народом.
Таху говорил так, будто утолял дикую жажду мести, его глаза излучали устрашающий свет, но его слова не тронули Радопис, будто между ним и ее чувствами возникла преграда. Храня странное молчание, она смотрела на какой-то незримый предмет, затем пожала плечами с откровенным презрением. Гнев и негодование вспыхнули в его сердце при виде такой холодности и отстраненности. Гнев передался руке Таху, он крепко сжал руку Радопис, испытывая безудержное желание изо всех сил ударить ее по лицу, разнести его на кусочки, насладить свои глаза, когда оно станет безобразным и из всех пор и отверстий вырвутся струйки крови. Он долго смотрел на ее спокойное и безразличное лицо, не решаясь осуществить свое демоническое желание. Тут Радопис взглянула на него, но в ее глазах не осталось признаков жизни. Таху заволновался, горячность спала, на его лице появилось выражение испуга, будто его застали на месте преступления. Он ослабил хватку и издал тяжелый вздох.
— Я вижу, что тебя больше ничто уже не волнует, — сказал он.
Радопис слушала его, но вдруг произнесла:
— Нам следовало пойти за ними.
— Нет, не следовало, — сердито ответил Таху. — Мы оба больше никому не нужны. После сегодняшнего дня никто не хватится нас.
Наивно и спокойно она повторила:
— Она отняла его у меня, она отняла его у меня.
Таху догадался, что она имеет в виду царицу. Он пожал плечами и сказал:
— Ты завладела им, когда он был еще жив. Она вернула его себе мертвым.
Радопис странно посмотрела на Таху.
— Ты дурак, полный дурак. Разве ты не знаешь? Эта вероломная женщина убила фараона, чтобы снова заполучить его.
— Кто эта вероломная женщина?
— Царица. Это она выдала наш секрет и взбунтовала народ. Именно она убила моего повелителя.
Таху молча слушал ее, его уста собирались в издевательской, дьявольской ухмылке. Когда Радопис умолкла, он разразился сумасшедшим, жутким хохотом.
— Радопис, ты ошибаешься, — сказал Таху. — Царица не предавала и не убивала его.
Таху посмотрел Радопис в лицо и приблизился на шаг, она уставилась на него взором, полным оцепенения и недоумения, когда он продолжил:
— Если тебе так хочется узнать, кто изменник, то он стоит перед тобой. Радопис, это я изменник. Я предал фараона.
Его слова не произвели на Радопис того впечатления, которое он ожидал. Они даже не вывели ее из
