каждому в лицо, она пересчитала нас, а потом, облегченно вздохнув, сказала:
— Садитесь в машину. Поговорим в лагере.
Из кузова махала нам рукой Алена.
Когда я увидел ее побледневшее лицо, сразу понял, как Алена переживала из-за нас, может, даже ночь не спала.
Еще раньше я разглядел в кабине Тольку, который упорно старался не замечать нас.
— Капитолина Петровна, — сказал я, — пусть Трофименко в кабину сядет, он с утра кашляет.
Юрка упирался и отговаривался, но Капитолина Петровна посадила его в кабину. А Толька вынужден был перебраться в кузов.
Машина тронулась в путь. Пока мы не выбрались на шоссе, грузовик не раз хорошо подпрыгивал на ухабах. И почему-то всякий раз мы летели прямо на Тольку. Получалась куча мала, а в самом низу ее терпеливо страдал Толька.
— Как вы жили-были, робинзоны? — спросила Алена.
— Мы не робинзоны, а лешие, — объяснил Васька.
— И вправду, лешие, — улыбнулась Алена. — Вы не можете себе представить, как мне хочется надрать вам уши.
— Почему не можем представить? — ответил я. — Представляем, но нам не хочется.
Не в силах сдержаться, Алена рассмеялась. Ребята тоже захохотали.
Я смеялся вместе со всеми. Мне было очень весело оттого, что я вижу Алену.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
В КОТОРОЙ МЫ ИСПРАВЛЯЕМ СВОИ НЕДОСТАТКИ
Разговор с лешими занял всего три минуты. Капитолина Петровна свою краткую речь о делах нашего отряда окончила странно:
— Девятый отряд распустить и присоединить его к первому отряду.
Нам даже не дали открыть рта, а заставили собрать свои вещички и переселиться в дом первого отряда.
Из председателя совета отряда я превратился в обыкновенного пионера. Переживал ли я? Очень. Для меня даже померкло рыжее, как моя голова, солнце. Правда, оно померкло и для других ребят. Зарядил дождь, он лил как из ведра, словно кто-то на небе забыл закрутить кран.
Когда идет дождь, мы сидим в палатах. Когда мы ходим или бегаем, дождь тихо сидит в облаках. Это дважды два лагерной жизни.
Но в новом домике мне не сиделось, и поэтому, надев плащ, я побрел в дальний угол лагеря. Там, у самого забора, уселся под лохматой сосной на какую-то корягу и принялся размышлять.
Интересно, а откуда Капитолина Петровна знает о подмене термометра? Наверное, Ленька ей наябедничал. И вот теперь он мой председатель совета отряда. Невеселые дела!
— Можно войти?
Я поднял голову. Передо мной стояла и улыбалась Галка. Дождь барабанил по ее плащу.
— Входи, места хватит! — сказал я.
Галка уселась рядом со мной на корягу.
— Ты чего такой грустный? — спросила она.
— А почему я должен быть все время веселый? — рассердился я.
— Нет, совсем не должен… — растерялась Галка и, чтобы переменить тему разговора, сообщила: — Сегодня после обеда диспут.
— Понятно, — зевнул я, — в общем, болтовня.
— Сегодня мы будем спорить на тему: 'Если у тебя есть недостатки, исправь их'. И ты знаешь, что мне пришло в голову? Давай дадим бой Леньке!
Я чуть не подпрыгнул на коряге:
— Ну, Галка, замечательно придумала!
Галка зарделась от моей похвалы и тихо спросила:
— А почему ты перестал писать мне записки?
— Да понимаешь, — завертелся я на мокрой коряге, как на горячей сковородке, — нет времени, бумаги нет, карандашей нет… И потом, зачем писать записки, мы же в одном лагере…
— В школе мы тоже учились вместе, но ты все равно каждый день писал мне, — вздохнула Галка.
До чего все запутывается у меня в жизни, подумал я. Может, диспут поможет мне разобраться?
…Перепрыгивая через мутные лужи, по которым лупил дождь, мы добежали до столовой, где за столом восседали Капитолина Петровна и Ленька Александров, а на скамейках разместились все, кто захотел участвовать в диспуте.
Когда Ленька вооружился колокольчиком, он почувствовал себя очень уверенно. Это можно было прочитать на его довольной физиономии.
— Ребята, тише! — Ленька тряхнул колокольчик, и тот зазвенел. — Начинаем диспут.
Я хмыкнул. Интересно, кто первый начнет каяться в своих недостатках?
Первой вышла к столу Зина, с которой я не очень удачно учился рисовать.
— У меня много недостатков, — забормотала она. — Я завидую знаменитым художникам. Я хочу рисовать, как они. Нет, неправда, я хочу рисовать лучше их.
— Но это не недостаток, — заметила Капитолина Петровна, — это даже хорошо, что ты стремишься к лучшему.
Вслед за Зиной каялся долговязый парень с большой лиловой шишкой на лбу.
— Я боюсь ходить ночью по лагерю, — стесняясь, сказал парень. — Но я борюсь со своим недостатком. Я закрываю глаза и смело иду.
Ребята захохотали. Вот откуда у него лиловая, как слива, шишка.
В спину парню, который прикрывая шишку, отправился на свое место, Ленька Александров снисходительно бросил:
— Надо закалять волю, — и повернулся к нам: — Ребята, а почему помалкивает бывшая так называемая веселая дюжина? По-моему, у них недостатков даже слишком много. Мы ждем от них искреннего осуждения своих проступков. Кто хочет выступить?
— А почему ты не выступишь? — крикнула Галка.
— Не хочу, — отрезал Ленька. — Веселая дюжина! Мы ждем.
— Ты зубы не заговаривай, — весело перебил я его. — У тебя, может, недостатков нет?
— Нет, — зло ответил Ленька.
— А хочешь, я назову твои недостатки? — улыбнулся я.
— Назови, — неуверенно промычал Ленька и побледнел.
— Ты ябеда, — четко и громко сказал я. — И еще трус.
— Правильно! — закричала Галка и другие ребята.
Капитолина Петровна поспешила меня одернуть:
— Ты бы лучше, Коробухин, о своих недостатках рассказал. Или у тебя их нет?
— О своих, расскажи о своих, — оживился и Ленька.
— Почему нет? У меня есть недостатки, — рассуждал я, выбираясь из последнего ряда к столу.
— Ну, так мы тебя слушаем, — поторопила меня Капитолина Петровна.
— У меня всего один недостаток, — так я начал каяться, — но зато большой. Вернее, длинный. Это мой язык.
— Вот-вот, — улыбнулась старшая вожатая.
— Конечно, — продолжал я, — если бы я, когда нужно, поддакивал или нашептывал на ушко, то жил бы припеваючи, как некоторые…
Я выразительно посмотрел на Леньку. Он стал белым как стена. Ничего, кроме очков, нельзя было увидеть на его лице.
