достижений, которые есть, ему самому мало. Мало в одной отдельной компании систему создать, когда волнует судьба всей авиации России! Не взяться за дело сейчас, и все, чем Фадеев приучен был с детства гордиться, бесславно умрет.
Всю жизнь он мечтал об отечественном самолете – надежном, экономичном, – вот и обязан его возродить! Какой же из него «великий Фадеев», если не сумеет продолжить дело гениального конструктора, перед которым всегда преклонялся?!
Девиз Ильюшина – быть конкурентоспособным в авиастроении и никому не уступать на мировом рынке – станет его девизом. Чего бы это ни стоило: поднять на ноги российский авиапром, заставить людей поверить в то, что все в этой жизни возможно. Конечно, будут говорить о нем, что сошел с ума, что, пока в тюрьме сидел, крыша поехала; что давным-давно пришло все в такой упадок, из которого страну и не вытянешь; что сам он – старый пень советской закалки. Пусть говорят! Работать надо, жить своим делом. Сил не жалеть и верить – тогда все получится.
Если б Ильюшин в будущее авиации не верил, разве смог бы он в сорок третьем году спроектировать пассажирский самолет?! Война в самом разгаре, что завтра будет – неясно, никому авиалайнеры не нужны – все мысли о военной технике, о штурмовиках, все средства – на фронт. Но он-то далеко в будущее смотрел и оказался прав. Нельзя допустить, чтобы его дело было заброшено. Конечно, отстала Россия невероятно, конечно, не год уйдет и не два. Но если не начать работать сейчас, заглядывая на десять лет вперед, через эти самые десять лет останется только рыдать на могиле родной авиации.
Фадеев утер пот со лба. Неугомонные соленые капли успели пробраться сквозь брови, ресницы к векам и теперь щипали глаза.
Вернется он в Москву – неважно, через день или через год, главное, не подохнуть в этом Клонг Прайм – и сразу же позвонит Воронову. Не надо ему должностей никаких, привилегий. Дали бы полномочия и возможность работать, объединять вокруг себя людей с талантами и такой же, как у него, одержимостью. В чем основная ошибка любого провального дела? В неправильном подборе кадров, в неумении заразить людей главной идеей. А он на этом собаку съел. У него каждый летчик знает, что без неба ему не жить, каждую минуту самолетами грезит. Вот и в авиастроении обязаны таких же людей собрать – которым без создания и выпуска лайнеров жизни нет. Не надо думать, что талантливые давно в России перевелись. Остались. И новые народились! Надо только найти их, собрать, повести за собой. А тех, кто жаждет наживы, гнать поганой метлой.
Да, давно прогнила система, с которой ему предстоит бороться. Каждый чиновник, каждая мелкая сошка будет смотреть, как бы от этой затеи кусок послаще урвать. Вполне может статься, и его самого, чтобы на пути не мешался, порвут на клочки. Да только не станет он за жизнь свою опасаться! Не будет сидеть сиднем и смотреть на то, как дело Ильюшина умирает. После порядков Клонг Прайм – дай бог только выжить! – его уже голыми руками не возьмешь.
Это в убогом Таиланде он никто, не может сломать унизительную систему, да и не станет пытаться. А Родина у него одна – ей он обязан помочь! Обязан быть мужиком, а не тряпкой ради цели всей своей жизни. Даже если не все он успеет, даже если не дойдет до конечного результата сам, все равно начало будет положено. Пусть его дети, внуки продолжат. Проживут хорошую, полную смысла жизнь!
Михаил Вячеславович почувствовал внутренний прилив сил. Даже голову поднял, открыл глаза и гордо расправил плечи. Тюремная камера больше не казалась ему склепом, наполненным живыми мертвецами: он видел в ней лишь препятствие на пути к новой цели. А у кого же бывало без трудностей? Без потерь? Разве Ильюшину приходилось легко?
В голове Фадеева постепенно складывалась структура работы того коллектива, который способен был возродить российский авиапром. С авиационными институтами надо работать, талантливых ребят со студенческих лет собирать. А то сколько выпускников МАИ не своим делом занимаются! Все почему? Мотивации нет, не создано нужных условий. И это при том, что работы в государстве непочатый край!
А от тех, кто попал в авиацию случайно, избавляться надо. Честное слово. Не игрушки это, не поле для порожних амбиций. Здесь душа в небо рваться должна, сердце должно за дело болеть. А иначе будет все как у этого Виталия Эдуардовича с его компанией – и ресурс есть, и деньги, а понимания нет. Потому и мучаются, не могут сообразить, где, что не так у них пошло.
Понимал Фадеев и то, что невозможно уже будет обойтись без международного опыта. Были, конечно, и до него такие идеи, пытались люди совместно работать, да, видно, и тут неподходящий состав собрали. Россия осталась с носом. Надо начинать все с нуля. Есть у него хорошие завязки с коллегами и в «Боинге», и в «Эйрбасе». Сумеет он с нужными людьми общий язык найти – недаром такую долгую жизнь прожил в небе. Главное, чтобы на уровне глав государств решение закрепилось.
Сложности Фадеева не смущали – только будоражили, заставляли выход искать. Чем больше человеку предстоит в жизни сделать, тем дольше он на этом свете задержится. И даже по самым скромным прикидкам, Михаилу Вячеславовичу Фадееву предстояла еще очень и очень долгая жизнь…
Тюремный день, начавшийся смертью Эндрю, клонился к закату. Часы на запястье Фадеева показывали восемь, биологические часы настаивали на том, что с утра прошло не двенадцать часов, а два года. Столько всего успел передумать он и пережить!
Чем дольше сидел Фадеев на голом полу, окруженный гулом голосов и запахами грязных тел, тем сложнее становилось ему уговаривать себя оставаться в будущем. Он уже в деталях представил себе разговор с Вороновым, уже мысленно отобрал нужных людей, набросал план действий на ближайшее время, а тюрьма все не отпускала. Заставляла слышать себя, видеть и чувствовать.
Постепенно, хотел он того или нет, а мысли вернулись к Клонг Прайм. Сколько дней ему предстоит еще здесь провести? Как долго будет продолжаться борьба и хватит ли сил?
За долгие дни и ночи размышлений о своем аресте Фадеев начал сомневаться в том, что в его несчастьях виновата Надежда. С чего он взял, что именно она прислала записку и ключ от номера в том убогом отеле? Нет, Надя в телефонном разговоре четко дала понять, что встречаться с ним не намерена: смысла в этом не видит. И на сумасшедшую, одержимую манией мщения, она не была похожа. Это он разум потерял – перегрелся на тайском солнце, перенапряг воображение! Представил себе бог знает что. Слишком ярко в нем вспыхнули прошлые переживания. Чуткость к реальности потерял, вот и наказал его господь. Ведь, честное слово, радоваться бы и радоваться своему счастью, любить родную жену. А он демонов слишком близко к себе подпустил: захотел, чтобы рядом была и другая женщина. Фадеев крепче зажмурил глаза.
Бог-то бог. Но ведь не бог, а человек упек его за решетку. Чьи-то руки напечатали записку, вложили в конверт ключ от номера. Чья-то голова додумалась до преступления, совершенного над бедной девчушкой. Да кто этот изверг, который мог так обойтись с несчастным ребенком?! Если бы он приехал чуть раньше!
Фадеев вспомнил про Савина и Раздрогина, устроивших в Москве светопреставление с бомбой. Неужели эти двое каким-то образом попали в Таиланд, чтобы и здесь ему отомстить?! Да нет, полная ерунда. Тогда кто? Михаил Вячеславович мучительно перебирал в голове людей, которым мог чем-то не угодить. Случайно. Помимо воли. И запутывался еще больше.
Измученный мыслям и переживаниями, он устроился на циновке рядом с профессором и в конце концов впервые за все время, проведенное в тюрьме, крепко заснул. Ему больше незачем было прислушиваться к стонам и хрипам Эндрю. Все в прошлом…
– Фья Дье Ийев! Фья Дье Ийев!
Михаил Вячеславович вздрогнул от громогласного окрика надзирателя. Затекшее тело ныло немилосердно. Он попытался пошевелиться, но оказался так плотно прижат со всех сторон чужими обтянутыми кожей костями, что попытка не удалась.
– Фья Дье Ийев!
Все тот же раздирающий душу вопль. Какого рожна ему надо?!
Люди вокруг зашевелились, начали подниматься. Как всегда, залежавшиеся в нечеловеческих позах тела скрипели и щелкали.
– Кажется, это вас, – обиженно обратился к нему измятый за ночь профессор, – надо же. А меня за столько дней… ни разу не вызвали.
– Фья Дье Ийев!
Михаил Вячеславович наконец и сам различил в крике надзирателя что-то похожее на собственную фамилию.
– Я пойду? – почему-то виновато отпросился он у профессора.
– Конечно, идите, – разрешил тот, – потом расскажете, что там такое.
Перешагивая через головы и ноги, Михаил Вячеславович с великими предосторожностями пробрался к выходу.
– Фья Дье Ийев? – злобно спросил уставший орать надзиратель.
Михаил Вячеславович кивнул, после чего получил злобный толчок в спину, который вышвырнул его в коридор. Первой реакцией было обернуться и ответить по существу, но он вовремя представил себе вереницу возможных последствий и усилием воли сдержался.
Его привели в комнату, где уже возились несколько заключенных. Швырнули в лицо перепачканную и измятую одежду, которую с него сняли больше недели назад, велели переодеться. В дополнение к гардеробу прилагалась искореженная железка с длинной цепью посередине – в ней Фадеев с трудом распознал кандалы, так живо описанные профессором и которые самому ему были знакомы по гнойным ранам на лодыжках Эндрю.
Михаил Вячеславович благодарил бога за то, что вышел из своего номера – как же давно это было! – при полном параде, включая высокие хлопчатобумажные носки под легкие брюки. Может, хоть они спасут его от накрепко засевшего в голове заражения
