твоём понимании, просто смешно. Это всё равно, что направить учиться великого математика в первый класс.
В тебе возникает желание принести младенцу какую-нибудь бессмысленную побрякушку, но она ему не нужна совершенно. Она нужна тебе для самоудовлетворения: «Какой я хороший, заботливый».
Если ты считаешь, что сотворишь благо, обеспечив своего сына машиной или ещё чем-то, что у вас считается благом, то, пожелав этого, он и сам всё сможет получить.
Подумай спокойно, что ты можешь конкретное сказать своему сыну, чему научить его, что ты такого сделал в жизни, чтобы быть ему интересным?
Она продолжала говорить мягким, спокойным голосом, но слова её повергали в дрожь:
— Пойми, Владимир, когда он начнёт осмысливать мироздание, ты рядом с ним будешь казаться недоразвитым существом. Разве хочется тебе этого, чтобы твой сын мог видеть рядом своего отца недоумком?
Единственное, что может сблизить вас — это степень чистоты помыслов, но эта чистота в вашем мире достижима немногими.
Я понял, что спорить с ней абсолютно бесполезно и крикнул в отчаянии:
— Он, значит, никогда обо мне не узнает?
— Я расскажу ему о тебе, о вашем мире, когда он будет способен всё осмысленно понимать и принимать решения. Что он станет делать — не знаю.
Отчаяние, боль, обида, страшная догадка. Всё смешалось во мне. Захотелось двинуть со всей силы по этому красивому интеллектуально-отшельническому лицу. Я всё понял. И дыхание перехватывало от того, что я понял.
— Всё понятно! Теперь всё понятно! Да ты... Да тебе трахнуться здесь не с кем было, чтобы ребёнка заполучить. Ломалась ещё вначале — интриганка. Монашку из себя строила. Тебе нужен был ребенок.
Ты же ездила в Москву. Грибочки свои, ягодки она продала. Так пошла бы там на панель. Телогрейку, платок сняла бы. На тебя сразу бы клюнули. Не плела бы свою паутину, не запутывала меня.
Конечно. Конечно! Тебе нужен человек, мечтающий о сыне. И ты добилась своего. Ты о ребёнке подумала? О сыне? Которому заранее предначертано жить отшельником. Жить так, как ты считаешь нужным. Надо же, про Истину она распространялась.
Много берёшь на себя, отшельница. Ты, что ли, Истина в последней инстанции? А обо мне ты подумала? Да! Я мечтал о сыне! Мечтал, чтоб дело ему передать своё. Научить бизнесу. Любить его хотел.
А теперь как жить? Жить и знать, что сын твой малюсенький в глухой тайге где-то беззащитный ползёт? Без будущего. Без отца. Да от этого сердце разорвётся. Тебе это не понять, самка лесная...
— Может, сердце станет осмысленным и всё будет хорошо? Боль такая душу очистит, ускорит мысль, призовет... — тихо произнесла Анастасия.
А во мне такая ярость бушевала, такая злость... Собой уже не владел. Схватил палку. Отбежал от Анастасии и стал бить палкой изо всех сил по небольшому дереву, пока не сломалась палка.
Потом повернулся в сторону Анастасии и... как увидел её... Невероятно, но злость стала проходить. Подумалось: «Да что же это я опять потерял контроль над собой, разбушевался». Как и в прошлый раз, когда я на неё ругался.
Анастасия стояла, прижавшись к дереву, с поднятой кверху рукой, наклоненной вперёд головой, словно противостояла потоку ураганного ветра. Уже совершенно не злясь, я подошёл ближе и стал рассматривать её.
Теперь её руки были прижаты к груди, тело слегка дрожало, она молчала, только добрые, по- прежнему добрые, глаза, ласково смотрели на меня. Так мы стояли некоторое время, рассматривая друг друга.
Я размышлял: «Несомненно, она не в состоянии сказать неправду. Ведь могла бы не говорить мне всего, а она...Знает, что будет ей плохо, но говорит. Конечно, это тоже перегиб.
Невозможно прожить, если всё время говорить только правду, только то, что думаешь. Но что поделать, если она такая и не может быть другой.
Всё произошло так, как произошло. Случилось то, что случилось. Теперь она будет матерью моего сына. Она станет матерью, раз так сказала. Конечно, странная она будет мать. Образ жизни её... Мышление... Да ничего не поделать с ней.
Зато, она физически очень сильная. Добрая. Природу хорошо знает, животных. И умная. Хоть и своеобразен её ум. Всё же, она знает много про воспитание детей. Всё время так хотела рассказывать о детях. Она вынянчит сына. Такая вынянчит.
Сквозь стужу пройдет и метели. Нипочем они для неё. И вынянчит. И воспитает. Надо как-то приспособиться к ситуации. Буду приезжать к ним летом, как на дачу. Зимой невозможно. Не выдержать. А летом буду играть с сыном. Подрастёт — расскажу ему о людях больших городов.
Надо, всё-таки, в этот раз перед ней извиниться, и я сказал:
— Извини, Анастасия, снова я понервничал.
Она сразу же заговорила.
— Ты не виноват. Ты только не ругай себя. Не переживай. Ты ведь о сыне беспокоился. Переживал, что плохо ему будет. Что мать твоего сына, как обычная самка. Любить не умеет настоящей любовью, людской.
Ты только не переживай. Не расстраивайся. Ты так сказал, потому что не знал, ничего не знал о моей любви, любимый.
Через отрезок времени
— Анастасия, если ты такая умная и всесильная, так значит и мне ты могла бы помочь?
Она взглянула на небо, снова посмотрела на меня.
— Во всей Вселенной нет существа, способного развиваться сильнее, чем человек, и иметь большую свободу. Все другие цивилизации преклоняются перед Человеком.
Всевозможные цивилизации обладают способностями развиваться и совершенствоваться только в одном направлении, и они не свободны. Величие человека им даже непонятно. Бог — Великий разум — создал Человека и никому не дал большего, чем ему...
Я не смог понять или, вернее, сразу осознать сказанное ею. И снова задал тот же вопрос, прося о помощи, сам не понимая, какой конкретно.
Она спросила:
— Что ты имеешь в виду? Чтобы я излечила все твои физические болезни? Это для меня просто. Я сделала это ещё полгода назад, только в главном пользы никакой не получилось, в тебе не убавилось присущего людям вашего мира пагубного и тёмного.
Болячки разные снова вернуться пытаются. «Ведьма, сумасшедшая баба-отшельница, надо убираться отсюда побыстрее», — ты ведь это сейчас подумал, правда?
— Да, — ответил я удивленно. — Именно это я и подумал, ты читаешь мои мысли?
—Я предполагаю, что ты можешь подумать. У тебя же это на лице написано. Скажи, Владимир, ты действительно меня... ну, нисколечко не помнишь?
Меня очень удивил вопрос, и я стал внимательно вглядываться в черты её лица. Глаза. Мне действительно стало казаться, что я их где-то мог видеть, но где?
— Анастасия, ты же сама говорила, что постоянно живёшь в лесу, как же я мог видеть тебя?
Она улыбнулась и убежала. Через некоторое время Анастасия вышла из-за кустов в длинной юбке, коричневой на пуговицах кофте и с убранными под платок волосами. Но без телогрейки, как на берегу при нашей встрече. И платок немножко по-другому был завязан. Одежда на ней была чистая, но не модная, платок закрывал лоб и шею, и я вспомнил её...
