засевшую банду националистов.
Не успел Базанов, повторив приказ, уйти, как прибежал Цессарский:
— Пустите меня с Базановым. Там должен быть большой бой, и не обойдется без раненых.
Я посмотрел на его горящие глаза и согласился.
С Сашей Базановым, бывшим беспризорным, заканчивавшим Институт физической культуры, Цессарский дружил еще в Москве. Здесь, в отряде, их дружба окрепла. Они были неразлучны. Оба молодые, темпераментные, оба смелые, оба запевалы, зачинщики отрядных затей. Одной из таких затей были тренировки в беге, которые, по совету Цессарского, завел у себя в роте Саша Базанов. Каждое утро бойцы после физкультурной зарядки пробегали определенную дистанцию. С ними вместе неизменно бежал сам доктор.
— Уж не улепетывать ли собираетесь? — шутили над Базановым и Цессарским.
— Почему улепетывать? — возражал Цессарский. — Готовимся не улепетывать, а догонять.
Получив разрешение отправиться на операцию, доктор бросился к прибывшим из Москвы друзьям, делясь с ними своей радостью. Но и новичкам разрешили побывать в этом бою. Показали они себя с самой лучшей стороны.
…На рассвете группа партизан из ста человек под командой Базанова вышла из лагеря и после дня пути, приблизилась к селу Богуши.
Выла уже ночь, когда Базанов послал людей в разведку. В ближайшем лесочке разведчики заметили небольшой костер, вокруг которого сидели и лежали неизвестные люди. Предполагая, что это бандиты, разведчики осторожно подползли к кострам. Но неизвестные оказались крестьянами из села Богуши. Они обрадовались появлению партизан и обстоятельно рассказали, что делается в селе, где расположились националисты.
— Проучите этих выродков, — в один голос просили крестьяне, — жизни от них нет.
И тут же охотно согласились быть проводниками.
Село Богуши находится на западном берегу реки Случь. Здесь до сентября 1939 года проходила советско-польская государственная граница. По берегу, у самой воды, были разбросаны доты и дзоты. Река разбухла, и вода затопила эти сооружения.
Рассчитав свои силы и поставив задачи перед командирами подразделений, Базанов ждал рассвета.
По сигналу к атаке бойцы, бесшумно подобравшись к крайним хатам села, с громким «ура» бросились вперед. Заспанные, не успевшие протрезвиться бандиты метались по селу. Повсюду их настигали меткие пули партизан.
Одним из первых вбежал в село Цессарский. Он в упор расстреливал врагов из своего маузера. Брошенные им в сарай две гранаты заставили навсегда замолчать строчивший оттуда вражеский пулемет.
Когда Цессарский перезаряжал маузер, появился раненый. Тут только доктор вспомнил о своих прямых обязанностях. Здесь же, посреди села, он приступил к перевязке. Но не успел он кончить, как застрочил неподалеку автомат и пули просвистели над его головой.
— За мной! — крикнул раненому Цессарский и потащил его за угол хаты.
Стрельба продолжалась. Заканчивая перевязку, врач заметил, что стреляют с сеновала, из ближайшего сарая. В несколько прыжков он очутился там.
— Сдавайтесь, гады! — крикнул он.
В ответ бросили гранату. Она упала у самых ног доктора. Цессарский переметнулся за угол. «Жаль, гранат не осталось», — подумал он. Но тут же вспомнил о фляжке со спиртом, что висела у него на поясе. Недолго думая он опорожнил фляжку на стены сарая, поднес спичку.
Скоро из сарая, проломив крышу, один за другим спрыгнули на землю три бандита. На одном из них тлела одежда.
Спокойно, будто стреляя по мишеням, Альберт Вениаминович уложил всех троих.
— Не догнали бы мы их, пожалуй, если бы не тренировались в беге, — шутили Цессарский и Базанов, возвратившись в лагерь с большими трофеями.
Тогда-то, после боя, новички и рассказали все, о чем так жаждали услышать партизаны. Рассказали о родной Москве, об атмосфере спокойствия и уверенности, царящей там, о том, что уже сейчас, в разгар войны, идет восстановление освобожденных городов, продолжается жилищное строительство и строительство метро.
— Да, — вспомнил вдруг Гриша Шмуйловский, — ведь для тебя есть посылочка, Алик! — И он достал из своей сумки небольшой пакет и передал Цессарскому.
— Что же ты молчал столько? — сказал Цессарский, со смущенным видом разворачивая пакет.
— Да ты мне сам забил голову своими расспросами.
Жена прислала доктору письмо, пестрое шерстяное кашне, очевидно, ею же связанное, и новое издание «Гамлета». С этими дорогими ему вещами Цессарский никогда уже не расставался.
В тот же день пришли в лагерь Ростик и Ядзя.
Старик Струтинский перехватил их раньше всех. Он молча выслушал обоих и, не проронив ни слова, скрылся в своем шалаше.
Ядзя пришла ко мне. Она вытащила из потайного кармана пакет:
— Вот, тетя Марфа велела передать. — И, заливаясь слезами, рассказала о происшедшем.
Ядзя с Марфой Ильиничной пошли в Луцк на условленную встречу, получили от инженера пакет и вернулись в лес, где их ждали партизаны, которых оставил Фролов. Документы Марфа Ильинична вшила в воротник пальто. Всей группой отправились они к своему отряду. Днем отдыхали в хуторах и селах, ночь шли.
В хуторе Вырок хату, где они отдыхали, окружили гитлеровцы.
Ростик и его товарищи предложили матери и Ядзе бежать через двор в лес и сами выскочили из хаты.
Марфа Ильинична быстро распорола воротник пальто, достала пакет.
— Возьми, Ядзя. Ты еще можешь убежать… ноги молодые… Передашь командиру…
Схватка шла около хаты. Шестеро партизан не могли устоять против сорока жандармов. Трое были убиты, а Ростик с двумя бойцами, уверенный, что мать и Ядзя уже скрылись, стал отходить к лесу.
— Ростик не видел, как в хату ворвались жандармы, — рыдая, рассказывала Ядзя. — Тетю ранили, а меня схватили за руки… Я больше ничего не видела… вырвалась, схватила пистолет, выстрелила в кого-то, потом выпрыгнула в окно. На другой день я встретилась в лесу с Ростиком и двумя нашими ребятами. Ростик не знал, что мать у фашистов осталась.
— Ну а дальше?
— Дальше вот что. Мы все ходили в том лесу недалеко от Вырок. Вечером смотрим, идет какая-то женщина. Мы ее дождались и расспросили. От нее узнали, что тетю ужасно били, но она ничего не выдала. Потом гестаповцы ее увели и за деревней расстреляли. Ночью крестьянки подобрали ее тело и похоронили в лесу. Эта женщина привела нас на свежую могилу. Она, оказывается, тоже хоронила тетю и пришла в лес, чтобы кого-нибудь из нас встретить.
Мы жили на войне. Мы не раз видели смерть, не раз хоронили своих товарищей. Мы беспощадно мстили за них фашистам. Казалось, мы уже привыкли к жестокостям борьбы. Но смерть Марфы Ильиничны потрясла всех до глубины души. Весть о ее гибели мгновенно разнеслась по лагерю, и как-то необычно тихо было у нас в лесу, когда я шел в чум Владимира Степановича.
Говорить с ним было нельзя — спазмы душили старика. Я ушел от Владимира Степановича с таким чувством, словно в чем-то перед ним виноват.
Сейчас, вспоминая гибель Марфы Ильиничны, я разыскал один из номеров партизанской газеты и в нем некролог:
«Печальную весть принесли наши товарищи, возвратившиеся из последней операции: от рук фашистских извергов погибла Марфа Ильинична Струтинская.
Мы хорошо узнали ее за месяцы, что пробыли вместе в отряде. Мать партизанской семьи, семьи героев, она и сама была героиней — мужественной патриоткой.
