В 1984 году должность-приставку «замминистра» сократили, и Веретенников стал просто начальником объединения Союзатомэнерго. Удар этот был для него похлеще Чернобыльского взрыва. У него участились обмороки, и он вновь лег в больницу.
Начальник производственного отдела Союзатомэнерго Е. С. Иванов оправдывал незадолго до Чернобыля участившиеся аварийные ситуации на атомных станциях:
– Ни одна АЭС не выполняет до конца технологический регламент. Да это и невозможно. Практика эксплуатации постоянно вносит свои коррективы…
Только ядерная катастрофа в Чернобыле решила судьбу Веретенникова. Его исключили из партии и освободили от должности начальника Союзатомэнерго. Приходится сожалеть, что наших бюрократов можно извлекать из мягких начальственных кресел лишь с помощью взрывов…
В Госатомэнергонадзоре собрался довольно грамотный и опытный народ во главе с председателем Комитета Е. В. Куловым, опытным физиком-ядерщиком, долгое время до того работавшим на атомных реакторах Минсредмаша. Но как ни странно, и Кулов оставил без внимания сырую программу испытаний из Чернобыля. Почему, спрашивается? Ведь Положением о Госатомэнергонадзоре, утвержденным Постановлением Совета Министров СССР от 4 мая 1984 года № 409, предусматривалось, что главными задачами Комитета являются:
Государственный надзор за соблюдением всеми министерствами, ведомствами, предприятиями, организациями, учреждениями и должностными лицами установленных правил, норм и инструкций по ядерной и технической безопасности при проектировании, сооружении и эксплуатации объектов атомной энергетики.
Комитету дано также право, в частности, в пункте «ж»: применять ответственные меры, вплоть до приостановки работы объектов атомной энергетики, при несоблюдении правил и норм безопасности, обнаружении дефектов оборудования, недостаточной компетентности персонала, а также в других случаях, когда создается угроза эксплуатации этих объектов…
Помнится, на одном из совещаний в 1984 году Е. В. Кулов, только назначенный тогда председателем Госатомэнергонадзора, так разъяснил собравшимся атомным энергетикам свои функции:
– Не думайте, что я буду за вас работать. Образно говоря, я милиционер. Мое дело: запрещать, отменять неправильные ваши действия…
К сожалению, и как «милиционер» Е. В. Кулов в случае с Чернобылем не сработал…
Что же помешало ему приостановить работы на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС? Ведь программа испытаний не выдерживала критики…
А Гидропроекту и Союзатомэнерго что помешало?
Никто не вмешался, будто сговорились. В чем же тут дело? А дело тут в заговоре умолчания. В отсутствии гласности отрицательного опыта. Нет гласности – нет уроков. Ведь об авариях на АЭС последние 35 лет никто друг друга не оповещал, никто не требовал учитывать опыт этих аварий в своей работе. Стало быть, аварий не было. Все безопасно, все надежно… Но не зря ведь Абуталиб сказал: «Кто выстрелит по Прошлому из пистолета, по тому Будущее выстрелит из пушки». Я бы перефразировал специально для атомных энергетиков: «по тому Будущее ударит взрывом атомного реактора… Ядерной катастрофой…»
Тут необходимо добавить еще одну деталь, которая не нашла отражения ни в одном из технических отчетов о происшедшем. Вот эта деталь: режим с выбегом ротора генератора, используемый в одной из подсистем быстродействующей системы аварийного охлаждения реактора (САОР), планировался заранее и не только нашел отражение в программе испытаний, но и был подготовлен технически. За две недели до эксперимента на панели блочного щита управления четвертого энергоблока была врезана кнопка «МПА» (максимальной проектной аварии), сигнал от нажатия которой задействовали лишь во вторичные электроцепи, но без контрольно-измерительных приборов и насосной части. То есть сигнал от этой кнопки был чисто имитационный и проходил «мимо» всех основных уставок и блокировок атомного реактора. Это была серьезная ошибка.
Поскольку началом максимальной проектной аварии считается разрыв всасывающего или напорного коллектора диаметром 800 миллиметров в прочно-плотном боксе, то уставками на срабатывание аварийной защиты (АЗ) и системы САОР являлись:
– снижение давления на всасывающей линии главных циркуляционных насосов,
– снижение перепада «нижние водяные коммуникации – барабаны-сепараторы»,
– повышение давления в прочно-плотном боксе.
При достижении этих уставок в нормальном случае срабатывает аварийная защита (АЗ). Все 211 штук поглощающих стержней падают вниз, врубается охлаждающая вода от емкостей САОР, включаются аварийные насосы техводоснабжения и разворачиваются дизель-генераторы надежного электропитания. Включаются также насосы аварийной подачи воды из бассейна-барбатера в реактор. То есть средств защиты более чем достаточно, если они задействованы и сработают в нужный момент…
Так вот – все эти защиты и надо было завести на кнопку «МПА». Но они, к великому сожалению, были выведены из работы из опасения теплового удара по реактору, то есть поступления холодной воды в горячий реактор. Эта хилая мысль, видимо, загипнотизировала и руководство АЭС (Брюханов, Фомин, Дятлов), и вышестоящие организации в Москве. Таким образом была нарушена святая святых атомной технологии. Ведь если максимальная проектная авария была предусмотрена проектом, значит, она могла произойти в любой момент. И кто же давал в таком случае право лишать реактор всех предусмотренных проектом и правилами ядерной безопасности защит? Никто не давал. Сами себе разрешили…
Но спрашивается, почему безответственность Госатомэнергонадзора, Гидропроекта и Союзатомэнерго не насторожила директора Чернобыльской АЭС Брюханова и главного инженера Фомина? Ведь по несогласованной программе работать нельзя. Кто же такие Брюханов и Фомин? Что это за люди, что за специалисты?
Познакомился я с Виктором Петровичем Брюхановым зимой 1971 года, приехав на площадку строительства АЭС, в поселок Припять, прямо из московской клиники, где лечился по поводу лучевой болезни. Чувствовал я себя еще плохо, но ходить мог и решил, что, работая, приду в норму быстрее.
Дав подписку, что покидаю клинику по собственному желанию, я сел в поезд и утром уже был в Киеве. Оттуда на такси за два часа домчал до Припяти. В дороге несколько раз мутило сознание, тошнота, головокружение. Но тянуло к работе, назначение на которую получил незадолго до болезни.
