закрывать не менее четырех часов. Диаметры огромные…
Щупленький, небольшого роста, с остроносым сухощавым лицом, представитель «Донтехэнерго» побежал в машинный зал. Трагедия развернулась там на нулевой отметке. Упавшей фермой перебило маслопровод турбины. Горячее масло хлынуло наружу и загорелось от кусков раскаленного ядерного топлива. Машинист Вершинин погасил огонь и бросился помогать товарищам, чтобы предотвратить дальнейшее возгорание и взрыв маслобака. Бражник, Перчук, Тормозин тушили очаги пожара в других местах. Повсюду валялись высокоактивное топливо и реакторный графит, упавшие в машзал через пролом кровли. Гарь, радиация, сильно ионизированный воздух, черный ядерный пепел от горящего графита и сгорающей наверху битумной кровли.
Куском фермы перекрытия разбило фланец на одном из аварийных питательных насосов. Его надо было отключить по всасывающей и напорным линиям от деаэраторов. Задвижки крутить вручную не менее четырех часов. Другой насос надо готовить к работе на «реактор». Тоже вручную крутить задвижки. Радиационные поля на нулевой отметке машзала – от пятисот до пятнадцати тысяч рентген в час. Метленко отправили назад на блочный щит.
«Обойдемся! Не мешай!..»
С электриками акимовской вахты Давлетбаев организовал замещение в генераторе водорода на азот, чтобы избежать взрыва. Слили аварийное масло из маслобаков турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока. Маслобаки залиты водой…
Турбинисты в эту роковую ночь 26 апреля 1986 года совершили выдающийся подвиг. Если бы они не сделали то, что сделали, пламя пожара охватило бы весь машзал изнутри, рухнула бы кровля, огонь перекинулся бы на другие блоки, а это могло привести к разрушению всех четырех реакторов. Последствия трудно вообразить…
Когда пожарные Телятникова, погасив огонь на кровле, в пять утра появились внутри машзала, там все уже было сделано… Был подготовлен также к работе второй аварийный питательный насос (АПЭН) и включен в работу на несуществующий уже реактор. Акимов и Дятлов предполагали, что вода пошла именно в реактор. Однако она туда не могла пойти по той простой причине, что все трубопроводные коммуникации низа были оторваны взрывом, и вода от второго АПЭНа шла в подаппаратное помещение, куда просыпалось много разрушенного ядерного топлива. Смешиваясь с топливом, высокорадиоактивная вода уходила на низовые отметки деаэраторной этажерки, затапливая кабельные полуэтажи и распредустройства, приводя к коротким замыканиям и угрозе потери энергоснабжения работающих еще энергоблоков. Ведь все энергоблоки Чернобыльской АЭС по деаэраторной этажерке, где проходят основные кабельные трассы, связаны между собой…
К пяти утра – многократные рвоты и очень плохое самочувствие у Давлетбаева, Бусыгина, Корнеева, Бражника, Тормозина, Вершинина, Новика, Перчука. Отправлены в медсанчасть. Давлетбаев, Бусыгин, Корнеев выживут, получив примерно по триста пятьдесят рентген. Выживет и Тормозин – получивший намного больше.
Бражник, Перчук, Вершинин и Новик получили по тысяче и более рад. Мученической смертью умрут в Москве…
Но вернемся к началу аварии. Пройдем с Валерием Ивановичем Перевозченко его путь к смерти. Он ведь искал Ходемчука, он хотел спасти всех своих подчиненных. Этот человек не знал страха. Мужество и долг вели его в ад кромешный…
Тем временем Паламарчук и Горбаченко по лестнично-лифтовому блоку продвигались через завалы к двадцать четвертой отметке, в шестьсот четвертое киповское помещение, где замолчал Володя Шашенок.
«Что с ним?.. Хоть бы жив…» – мелькало у Паламарчука.
После серии грозных взрывов на блоке было относительно тихо, только через проломы слышны клекот и шум пламени горящей кровли машзала, пронзительные выкрики людей, гасящих огонь, надсадное подвывание разрушенного атомного реактора, в котором горел графит. Все это было как бы дальним фоном, а ближе – ручейковое журчание или дождевой шум льющейся откуда-то радиоактивной воды – вверху, внизу, не поймешь, какое-то усталое остаточное шипение радиоактивного пара, и воздух… Воздух был загустевший, непривычный. Сильно ионизированный газ, острый запах озона, жжение в горле и легких, надсадный кашель, резь в глазах…
Они бежали без респираторов, в полной темноте, освещая себе дорогу карманными фонариками, которые имел при себе каждый эксплуатационник…
Перевозченко по короткому переходному коридору на десятой отметке пробежал в сторону гэцээновского помещения, где остался Валера Ходемчук, и остановился, пораженный. Помещения не было. Вверху – небо, отсветы бушующего над машзалом пламени, а прямо перед ним – груды обломков, нагромождение крошева строительных конструкций, изуродованного оборудования и трубопроводов.
В завале было также очень много реакторного графита и топлива, от которых «светило» излучение мощностью не менее десяти тысяч рентген в час. Перевоэченко, ошеломленный, водил лучом фонаря по всей этой разрухе, и им владела одна скачущая, странная мысль: как же он здесь… Разве здесь можно быть?.. Но упрямое: найти, спасти Валеру. Обязательно спасти – пересиливало. Он напряженно прислушивался, пытаясь уловить хотя бы слабый голос или стон человека…
А еще наверху Генрих, Кургуз… Там, где был взрыв… Он их тоже спасет… Обязательно… Это его люди, его подчиненные… Он не оставит их…
А время шло. Каждая секунда, каждая лишняя минута здесь гибельны. Тело начальника смены реакторного цеха все поглощает и поглощает рентгены, все темнее становится ядерный загар в темноте ночи. И «загорают» не только лицо и руки, но и все тело под одеждой. Загорает… Горит, горит… Жжет нутро…
– Валера-а! – изо всех сил кричит Перевозченко. – Валера-а! Откликнись! Я зде-есь! Не бойся! Мы спасем тебя-а-а!
Он рванул прямо к завалу, полез по обломкам, тщательно ища расщелины среди разрушенных конструкций, обжигая руки о куски топлива и графита, за которые нечаянно хватался в темноте.
Он напрягал слух, пытаясь уловить малейший стон или шорох, но тщетно. Но все равно искал, обдирая тело о торчащие крючья арматуры и острые сколы бетонных блоков, протиснулся в триста четвертое помещение, но в нем никого не было…
«Валера дежурил в дальней стороне… Там был его пост…»
