сутки, – в 6 раз превышает норму ВОЗ. На асфальте же, если верить Маслаку, – суточная доза в 300 раз превышает норму ВОЗ…
«Рафик» еще ехал полупустынными улицами Киева. Время – семь вечера.
– Говорят, – сказал Маслак, – в первые три дня после взрыва активность в Киеве достигала 100 миллирентген в час.
– Это означает, – разъяснил я, – что суммарная доза за сутки составляла 2,4 рентгена или примерно – две тысячи доз против нормы ВОЗ для простых смертных…
– Ну, знаете! – воскликнул экспансивный Михайлов. И вдруг вскричал: – Маслак! Где твои дозиметры? Ты Главснаб, дай нам дозиметры!
– Дозиметры получите в Иванкове, там уже для вас припасено.
– Останови, останови! – начал тормошить Михайлов шофера – Вот здесь, около винного магазина. Надо взять водяры для дезактивации. Облучишь гонады – и ничего больше не потребуется. Что за жизнь без гонад?
Шофер улыбался, но останавливаться не стал. За прошедшие десять дней он убедился, что не умер, что жить еще можно.
– Нет, натурально! – воскликнул Попель. – Это безобразие. У меня уже подскочило давление. Голова на темечке ломит.
– А ты пописай на темечко, помогает, – посоветовал Михайлов.
– Нет, кроме шуток, – продолжал Попель. – Зачем я там нужен, ничего не понимающий? Приедем, приду к Садовскому и скажу: – Я вам нужен, Станислав Иванович? И если он скажет – «нет», тут же уеду назад… Ты не уезжай, жди, пока мы все выясним, – обратился он уже к водителю.
Тот утвердительно кивнул.
– Я тоже спрошу Садовского, – подал голос Юло Айнович Хиесалу.
– Садовский сам профан в атомном деле. Он же гидротехник, – уточнил Михайлов.
– Он прежде всего первый заместитель министра, – возразил Попель.
Я поглядывал в окно, рассматривая прохожих, лица большинства из которых были озабочены, печальны, угнетены.
Мы миновали площадь Шевченко, междугородную станцию, с которой я часто возвращался в семидесятые годы из командировки рейсовым автобусом в Припять, и выехали за городскую черту Киева.
Я смотрел на мачтовый сосновый лес по сторонам, зная, что здесь теперь тоже (подумать больно) радиоактивная грязь, хотя внешне все так же чисто и прибрано. И народу кругом заметно меньше, и люди печальней, какими-то одинокими кажутся. И машин встречных с чернобыльского направления совсем мало…
Вот миновали Петривцы, Дымер. Дачи, поселки обочь дороги. Редкие прохожие. Дети с ранцами идут из школы после второй смены. И все они вроде и те, но как бы уже другие…
А раньше – народу было полно, оживленное движение, жизнь кипела. А теперь словно замедлилось все. Поредело и замедлилось. И в душе печаль и невольное чувство вины. Все мы, атомные энергетики, виноваты перед этими ни в чем не повинными людьми, перед всем миром. И я виноват. И те немногие мои коллеги, которые хорошо представляли реальную угрозу атомных станций для населения и окружающей природы. Значит, не проявили мы, понимающие, должной настойчивости, чтобы донести до сознания людей эту опасность. Не сумели пробиться через вал официальной пропаганды о якобы полной безопасности АЭС. Такое невольное чувство заполняло душу. И снова мысли о Чернобыле, о Брюханове, обо всем этом минувшем 15-летии атомной энергетики на украинской земле, о причинах, приведших к взрыву…
То, что я описал в предыдущих главах о событиях 26 и 27 апреля, сложилось во мне позднее, после посещения Чернобыля и Припяти, дотошного опроса многих людей, Брюханова, начальников цехов и смен АЭС, участников тех трагических событий. Помог мне разобраться в запутаннейшей ситуации и реконструировать весь ход событий и мой опыт многолетней работы на эксплуатации АЭС, пережитое облучение и пребывание в стационаре 6-й клиники Москвы в семидесятые годы. Ведь полной картины не знал никто. Каждый из очевидцев или участников событий знал лишь свой маленький кусочек трагедии. Я же обязан дать полную и правдивую картину, насколько это возможно. Только полная правда о крупнейшей ядерной катастрофе на планете Земля может помочь людям глубоко осмыслить происшедшее, извлечь уроки и обрести новый, более высокий уровень понимания и ответственности. И это касается не только узкого круга специалистов, но и всех людей без исключения. Во всех странах мира…
А пока… Пока мы ехали в сторону Чернобыля, имея в своем распоряжении незначительный запас довольно общих сведений о происшедшем, которые я получил с 28 апреля по 8-е мая, находясь в Москве…
«Рафик» бежал по широкой и совершенно пустой автостраде «Киев – Чернобыль», еще десять дней назад оживленной и сияющей огнями машин. 20.30 вечера. До Иванкова еще около двадцати километров. Едущие со мною товарищи обговорили уже все о радиации и ее воздействии на организм, устали и тревожно притихли. Иногда только Михайлов или Попель со вздохом произносили:
– Да, братцы… Вот так… – и снова замолкали… – Спецодежда в Иванкове есть? – спросил я сопровождавшего нас Маслака.
– Должна быть. Я звонил туда.
– Где будет ночевать министр?
– Тоже в Иванкове. Сняли там хату у хозяйки. Шашарин тоже на квартире. Все общежития и жилплощадь энергосетей в Иванкове переполнены. Эвакуировали на днях из Чернобыля рабочих. Подскочила резко активность.
– Надо бы прорваться сегодня в штаб Чернобыля, – сказал я. – От Иванкова еще час езды, с учетом переодевания и ужина – полтора. Надо бы успеть на вечернее заседание штаба Правительственной комиссии…
